«Хуум! Хуум!» — закричала звездная птица в чаще.

«Ааа! Ааа!» — откликнулась другая.

— Ну да, — согласилась Тина. — Это все, что у нас есть.

Она отстранилась и посмотрела мне в глаза.

Сейчас все было иначе, чем в прошлый раз. Иногда парни и девушки решают переспать, просто чтобы не разговаривать и не думать о том, что происходит. Все равно что уснуть или набить рот едой. Или спрятаться на дереве от леопарда. Поэтому раньше мне не хотелось спать с Тиной. Но сейчас все было иначе. Это не то же самое, что сбежать от леопарда на дерево. Это как встретить его без страха. Я наклонился, чтобы поцеловать ее в нежные, жестокие, насмешливые губы. Я потянулся к Тине. Она придвинулась ко мне. Я…

«Гааааааар! Гааааааааар! Гааааааааар!»

Донесшееся из Семьи гудение эхом отразилось от скал. «Гааааааар! Гааааааааар! Гааааааааар!» Омерзительная какофония: звуки не сочетались друг с другом. «Гааааааар! Гааааааааар! Гааааааааар!» — раздавалось с поляны Круга. «Гааааааар! Гааааааааар! Гааааааааар!»

— Сиськи Джелы! — прошипела Тина, приподнялась и села.

Мы много раз слышали этот призыв. Так звучал сигнал всей Семье собраться на поляне. Это была Гадафщина. Видимо, старейшины наконец договорились о днях и годах, решили, что пора настала (с прошлой Гадафщины минуло ровно триста шестьдесят пять дней), и велели Каролине и остальным членам Совета достать рога, сделанные из полых веток, и созвать всех новошерстков и юношей, которых только смогут найти, чтобы те протрубили сбор.

«Гааааааар! Гааааааааар! Гааааааааар!»

Звук противный, но слышен хорошо. Зов разносился по долине, брюзгливый, как сами Старейшины. Он долетит и до охотников на шерстяков в снегах на Холодной тропе. И до тех, кто выкапывает черное стекло у Проходного водопада. И до тех, кто ищет пеньковицу наверху, у снежной глыбы Диксона. И все они поймут, что это значит.

«Гааааааар! Гааааааааар! Гааааааааар!»

— Нам не обязательно бежать туда со всех ног, — заметила Тина.

— Да мы вообще можем не ходить, — согласился я.

Она посмотрела на меня.

— Ты прав. Что они нам сделают?

— Ровным счетом ничего. Ну, ничего особенного.

Тина печально улыбнулась.

— Да. Но если мы не пойдем, то не сможем думать ни о чем другом, верно? Только о том, что нас позвали на Гадафщину, а мы не явились.

Я кивнул. Семья была внутри нас, не только во внешнем мире. Если мы не сделаем того, о чем просят, Семье даже не придется нас упрекать: чувство вины будет грызть нас внутри, в нашей собственной шкуре. Не захочется ни целоваться, ни ласкать друг друга. Я почувствовал, как съежился мой член при мысли об этом.

Мы встали и полезли на скалу — прочь с Глубокого озера, обратно к Семье.

* * *

У Лондонцев день только начался. Синегорцы видели десятый сон. У Бруклинцев в группе остались только маломамки, старики, клешненогие и малышня: все прочие отправились в Альпы на большую охоту за травняками. Но какая разница, спишь ты или нет, в Семье ты или за изгородью. Сейчас все стекались к поляне Круга.

На обратном пути, проходя по Семье, мы видели стариков, маломамок, детишек, новошерстков, тех, кто спал, тех, кто ел, тех, у кого день только начинался; все они спешили на поляну. И пусть в чаще леса мы не могли разглядеть остальных, но точно знали: охотники и собиратели бросили все дела и возвращаются домой, даже если дорога займет пару дней. Все обитатели Эдема, все люди во всем мире устремились к Поляне Круга. Уж так оно повелось: будь ты хоть в лесу, хоть в горах, хоть у Проходного водопада, где вода с ревом рушится в темноту, — где бы ты ни был, кто бы ты ни был, ты все равно в Семье.

У ручья Диксона, миновав жилище старого Джеффо с его бревнами, шкурами и ямой с клеем, мы нагнали Джерри с Джеффом.

Джерри, как всегда, впился в меня взглядом, чтобы узнать, в каком я настроении, и подстроиться под него.

— Чертова Гадафщина! — бросил он, догадавшись, что я злюсь, и запустил палкой в низко летевшую мышь.

Удар оказался метким. Джерри сломал мыши крыло. Она рухнула на землю, корчась от боли, вереща и протягивая к нам крошечные голые ручки, словно просила пощады.

— Попалась! — пробормотал Джерри, наступил на мышь и раздавил ее.

Джефф покосился на крошечный трупик, — мышь оказалась серебристокрылая, несъедобная, — потом посмотрел на брата, перевел взгляд на меня, на Тину и снова уставился на Джерри.

«Гааааааар! Гааааааааар! Гааааааааар!» — трубили рога, требуя нашего присутствия и послушания.

Вскоре все, кто был в Семье или неподалеку, когда затрубили рога, собрались на Поляне Круга. Охотники и собиратели, забравшиеся чуть дальше, еще были в пути. Остальные подтянутся через день-другой.

В центре Круга стояли Каролина Бруклин, Глава Семьи, а также Старейшины и их помощники. Прочие расположились между Кругом и краем поляны. Все группы с вожаками во главе кучковались отдельно друг от друга. Вожаки — старая толстая Лиз Иглодрев, худая усталая Белла Красносвет, слепой Том Бруклин — по очереди подходили к Каролине и сообщали, сколько человек из группы уже здесь, а сколько еще охотятся или заняты поисками пищи и пока не вернулись. Некая Джейн Лондон, она же Секретарь-Ша, сидела возле Круга с куском белой коры, слушала и записывала. Потом все ждали, пока они сложат цифры разных групп и подсчитают общее число человек в Семье. Длилось все это ужасно долго, как всегда в Гадафщину.

— Клянусь членом Гарри, — сказала я сестре (ее тоже звали Джейн), — неужели так трудно сложить цифры восьми групп?

Народ меж тем переговаривался вполголоса и слонялся от края Круга к группам и обратно. То и дело раздавался детский плач. Стонал обожженный малыш из группы Мышекрылов. Новошерстки переглядывались и перебрасывались всякой мелочью, какая подвернется под руку.

Наконец все вожаки групп вместе с Каролиной и Старейшинами собрались в Круге. Каролина воздела руки к небу и закричала, требуя внимания:

— В Семье двести двадцать шесть женщин, — объявила она, — сто пятьдесят шесть мужчин…

Говорят, девочек и мальчиков рождается поровну, но мальчишки гораздо чаще погибают в младенчестве. Поэтому женщин всегда больше, хотя они, случается, умирают в родах.

— …и сто пятьдесят детей моложе пятнадцати лет, — продолжала Каролина. — Всего в Семье пятьсот тридцать два человека, и шестнадцать из них еще не вернулись.

— Пятьсот тридцать два! — дрожащим голосом повторил Митч, опиравшийся на руку Каролины. Он походил на скелет, обтянутый желтой кожей, с редкими растрепанными седыми волосами и жидкой клочковатой бородкой. Рядом с ним стояли маленький сморщенный Ступ и толстуха Джела. Всю троицу поддерживали две женщины, которые вечно хлопотали возле Старейшин.