Лена вскочила и прислушалась. Было по-настоящему страшно. Она проверила, крепко ли заперты двери и окна, забилась в самую дальнюю комнату, накрылась одеялом с головой и призвала на помощь все свое мужество.

Утром ее разбудил телефонный звонок.

«Значит, я спала?» — с облегчением вздохнула она.

— Алло, дочка! — в голосе генеральши звучало недовольство. — Ты до сих пор в постели?

— Ага…

— Очень на тебя похоже. Как дела?

— Дом цел, — пробормотала Леночка, подавляя зевок. — Газ не взорвался, водопровод не прорвало. Крыша тоже в порядке.

— Не питайся всухомятку, — строго приказала мать. — А то загубишь желудок.

— Папе лучше?

— Здешний климат творит чудеса, — повеселела генеральша. — И врачи на редкость внимательные.

Закончив разговор, Лена распахнула окно. Светило солнце, на траве лежала роса. Над кустами вьющейся розы кружили пчелы. День обещал быть теплым и ясным.

Ночные страхи отступили.

Лена позавтракала и вышла во двор. У забора стоял почтальон — мальчик лет четырнадцати с брезентовой сумкой через плечо. Он подрабатывал во время каникул, разносил подписные издания и корреспонденцию.

— Вам письмо, — сказал мальчик и протянул через забор конверт.

Лена с опаской повертела в руках письмо, — обратного адреса не было. Вверху стоял штемпель московского почтового отделения. Она сунула конверт в карман и пошла к дому. На гравии лежал труп собаки с ременной петлей на шее. Это была лохматая дворняга, которую Лена подкармливала остатками обедов. Морду собаки облепили мухи. Скорее всего, дохлятину перебросили через забор мальчишки. Хулиганская выходка — ничего больше.

Лена едва сдержала подкатившую к горлу тошноту. Ночной страх вернулся с новой силой. В груди сдавило. Она заставила себя подойти ближе и посмотреть на дворнягу. В петлю был продет цветок настурции. Лена растерянно обернулась — перед домом пестрела настурциями мамина любимая клумба.

— Господи, — прошептала она, чувствуя, как тело охватывает озноб. — Господи…

Лена побежала в дом, дрожащими руками закрыла дверь на все замки. Выпив изрядную порцию коньяка и вернув себе способность рассуждать, она призналась в панической трусости. Подумаешь, дохлая собака? Лена боролась с желанием тут же, немедленно позвонить Широкову и умолять его о помощи. Предлог был хоть куда. Сдерживало только одно: он может расценить ее звонок как… А, плевать! Она набрала номер, который он дал ей.

— Павел Иванович в отъезде, — приятным баритоном ответил секретарь. — Кто его спрашивает?

Лена бросила трубку. Ей не хотелось представляться. Ниже рабочего телефона на визитке был указан номер мобильной связи. Эта попытка тоже не увенчалась успехом. Видимо, Широков отключил сотовый или находился вне зоны досягаемости.

Интересно, что делала Клеопатра, когда ее одолевал страх? Призывала на помощь Антония? Устраивала пир? Или молилась грозным египетским богам?

Великолепная «нильская сирена» тут же возникла в воображении Леночки: увенчанная короной Двух Царств, с волосами до плеч. Губы Клеопатры сложились в улыбку. Она не могла позволить себе бояться. Одна рука царицы свободно свисала вдоль туловища, а в другой что-то было… кажется, свиток папируса. Письмо! Ну, конечно!

Лена нащупала в кармане халата конверт. Она так испугалась, что напрочь забыла о письме!

Присела на диван, разорвала конверт. Внутри оказался плотный голубоватый листок с надписью: «Метро “Китай-город”».

— Да что же это такое? — в смятении прошептала она. — Что это значит?..

Жилеву не спалось. Он накинул на плечи полушубок и вышел из дома. В лицо дохнуло холодом. Воды залива казались тусклыми, как старое олово. Горизонт терялся в белесоватом мареве. К полярному дню, так же, как и к полярной ночи, Степан Игнатьевич до сих пор не привык.

Он медленно шагал вдоль проделанной вездеходами колеи к побережью. Здесь, на Таймыре, все дышало забвением и неприступным покоем, — массивы мертвых льдов, моренные гряды, тундра, бесконечное, безмолвное небо над ними.

Ученый пытался вообразить, как выглядела эта земля десять, пятнадцать тысяч лет назад, и не мог. Пышный, цветущий благоуханный рай никак не вписывался в унылый пейзаж — плоские серые вершины хребтов Бырранга вдали, голые известняки, зеленовато-рыжие тундровые мхи, простирающиеся вокруг болот…

По вечерам члены экспедиции усаживались у раскаленной печурки, горячо спорили, обсуждали гипотезу за гипотезой. Тайна Атлантиды, казалось, должна разрешить все остальные тайны Земли. Почему время от времени существенно изменялся климат, например? Раньше ведь никаких заводов и фабрик в помине не было. Почему вымерли динозавры? Что случилось с мамонтами?

— Знаете, как говорил наш профессор? — шутил палеонтолог Костя. — Динозавры вымерли сразу после того, как поверили, что в естественном отборе главное не победа, а участие!

Все смеялись, а потом надолго задумывались. Слышно было, как трещат в печурке дрова, как воет ветер над побережьем.

Участники злополучных раскопок на заброшенном становище все еще чувствовали себя неважно. Доктор Бологуев заставлял их пить травяные отвары, сетовал на нехватку витаминов и пугал цингой.

— У нас еще пол ящика зеленых лимонов, — успокаивал его Седов. — Какая цинга? Линько каждый день на охоту ходит, то куропатку подстрелит, то гуся. Скоро из Новорыбной придет судно, привезет консервы и лекарства. Не паникуй, ради бога!

— Не нравится мне эта болезнь, — понижая голос, жаловался доктор. — Вдруг она заразная? Вирус какой-нибудь?

— Откуда?

— А раскопки?

— Экий ты, братец, фантазер, — улыбался Седов. — Думаешь, проклятие «духа тундры» всех нас сведет в могилу?

— Отчего же все прежние обитатели зимовья умерли? — не унимался Бологуев. — Шутки шутками, а меры принять не помешает.

— Какие меры?

— Слыхал о проклятии фараонов? Кто в гробницу с недобрым умыслом проникнет, умрет злой смертью… — шептал доктор. — Скептики навроде тебя тоже не верили.

— И что? — невольно переходил на шепот Седов.

— Заболели и того… преставились.

— У тебя самого температура нормальная? — злился Седов. — Не стыдно всякую чепуху повторять?

— А меры все равно принять надо! — стоял на своем Бологуев. — Вреда не будет.

— Шамана долганского вызвать, что ли?

— Может, и шамана…

Прошли три дня. Антон Шелест, который уже почти выздоровел, снова ослаб. Он потерял аппетит и лежал, безучастный, смотрел в потолок. Жилев ни с того, ни с сего раскашлялся, у него заболело горло, появился насморк. Доктор сам почувствовал неладное — по утрам поднимался с тяжелой головой, с трудом преодолевал навалившуюся усталость.