И я вздрогнула от неожиданности, когда по столу постучала ногтями узловатых пальцев заведующая кафедрой профессор Тертицкая:

— Зря вы, милочка, взяли работу на дом.

Именно её одобрения и подписи я и ждала.

Злобная, сухая, маленькая, похожая на Бабу Ягу со своей клюкой-тростью, уже лет шестьдесят Анна Михайловна читала лекции по патологии и наводила ужас на студентов, аспирантов, доцентов и коллег желчным характером, требовательностью и прямотой. В свои восемьдесят с лишним отличаясь цепким умом, отличной памятью, жёсткостью суждений, а ещё, как она сама о себе говорила, редкостной бесчеловечностью.

«Работой на дом» она назвала Ксению. И в этом уравнении: «дом» — наша альма матер, то есть университет, а «работа» — моя клиническая работа в Центре. Я притащила клиентку клиники в университет. И профессор Тертицкая, которой я всё изложила с утра, должна была решить берёт она её в свою программу «Врождённых и наследственных заболеваний плода» или нет.

Должна была решить на основе внесённых мной в базу данных и рассказа.

Но я пригласила Ксению сюда, чтобы, тихо сидя в своём углу, старая сова могла лично к ней присмотреться и вынести вердикт. Ну и по объективным причинам тоже. Я откровенно разрывалась между работой и университетом, и уже получила выговор от Калугиной за опоздание, а потом и за отмену лекции, когда Матрёшка заболела. Не провести очередную я не могла, а Ксения не могла прийти в другое время. Вот и выкручивались обе.

   — Простите, Анна Михайловна, за самонадеянность, — развернулась я. — Мне кажется, случай интересный.

— Для определения отцовства? — проигнорировала она моё предположение, глядя в монитор. И если бы я не знала какая древность с клюкой стоит у меня за спиной, по голосу подумала бы что ей не больше, чем мне. Молодой сильный голос. — И вы считаете, это может пролезть?

— Вполне, — кивнула я. — У отца редкое генетическое заболевание. Моя клиентка узнала о нём уже после того как забеременела. Разве не помешает убедиться, что отец именно тот, кто заявлен?

Яга хмыкнула, словно видела меня насквозь.

— А у вас, милочка, какой интерес? Только не говорите мне, что научный. Бегает она бойко, значит, здорова̀. Расстроенной не выглядит, значит, с ребёночком тоже всё в порядке, без патологий на её сроке. Окает — прибыла в столицу из Вологды или Костромы. Но почти незаметно, значит, живёт здесь давно и, скорее работает где-то в сфере обслуживания, чем учится. Мне продолжать или я наконец, услышу: Анна Михайловна, не губите?

— Анна Михайловна, — сложила я молитвенным жестом руки на груди, — не губите! Она домработница одного известного господина, от него и забеременела. Пришла, попросила помощи.

— Честное слово, всё ещё словно в царской России живём. Господа, домработницы. А вы бы и рады от неё отделаться, да… Ранимы жалостью высокие сердца, Участье к слабому — не слабость храбреца. Пьер Корнель, — продекламировала она своим молодым голосом. — Гоните её в шею! Вот мой вам совет.

Развернулась и, припадая на больную ногу, нарочито громко застучала своей тростью к выходу.

— Анна Михайловна! Дело не в жалости. Это личное! — почти крикнула я ей вслед умоляюще, и уже паникуя.

Всё пропало, шеф! Всё пропало!

— Ну а я тут причём? — остановилась Тертицкая. Развернулась, словно именно этого и ждала. — Это, милочка, ещё хуже. Давайте всех своих подруг и родственников впишем в программу, чтобы они бесплатно обследовались от мнимых болезней.

— Да бесплатно она и в районной консультации может встать на учёт. Но ей нужна ваша программа.

— Не разочаровывайте меня, Эльвира Алексеевна, — тяжело опираясь на трость, вернулась она к столу. И нависла надо мной. — Вы были одной из самых толковых студенток на курсе. Блестяще защитили кандидатскую. И вдруг «редкое генетическое заболевание», — передразнила она. — Или это настолько личное, что у вас отшибло мозги, или у вас просто отшибло мозги, раз вы забыли, сколько неизученных генетических нарушений существует на сегодняшний день. Неизученных! А упомянутый вами синдром Лея известен с шестидесятых годов прошлого века и легко диагносцируется. Он, конечно, редкий. Но ничего интересного я в нём не вижу. Отправьте её на анализ генов, — она написала на листочке два ряда латинских заглавных букв и цифр и толкнула ко мне. — Будет найдена мутация, объясните, что дети с такой патологией живут крайне мало и делайте аборт. Обнаружат носительство — растолкуйте, чем это грозит будущему потомству. Ничего не обнаружат — отпустите девку с богом, пусть рожает.

Она смотрела на меня вопросительно.

— Дети долго не живут, если заболевание проявит себя сразу, — сглотнула я, зная, как она не любит, когда ей перечат. — Как правило, при наследовании по материнскому типу. Но здесь синдром Лея проявился в зрелом возрасте у мужчины, отца ребёнка.

— Значит, стандартный случай наследования по Х-хромосоме. Как при гемофилии, — она зачеркнула одну группу букв и цифр из двух. И чеканила как по учебнику. А я разбиралась с этим всю ночь. — Сыновья у больного отца и здоровой матери будут здоровы, и вашей пациентке очень повезёт, если у неё мальчик. Дочери всегда носители заболевания. В следующем поколении снова может не повезти, и родится такой же больной сын, как несчастный цесаревич Алексей. Но я вас спрашивала не об этом. Вижу вас всё же больше интересует отец. А я знаете ли, неонатолог, занимаюсь детьми. И как неонатологу мне неинтересна эта патология, даже если она есть. Сходите к генетикам.

Дочери всегда носители заболевания. Резануло по больному. Если Верейский болен, моя девочка носитель. И этот чёртов синдром убьёт его меньше, чем за год. Всё это никак не укладывалось у меня в голове, поэтому я так настойчиво и хотела знать правду.

В своей лаборатории при Центре я уже уточнила как они хранят образцы крови и годятся ли они для сравнения ДНК. Останется только изъять остатки образца ДНК отца ребёнка Ксении из лаборатории университета и, когда Верейский сдаст кровь, сравнить. К счастью, обе лаборатории считались общей научной базой, это будет не сложно. А вот убедить Тертицкую — я была уже не уверена получится ли у меня.

Зазвонил телефон. Я вздрогнула. Анна Михайловна сняла трубку.

— Тертицкая! — она выслушала сообщение, попросила минуту, прижала трубку допотопного аппарата к груди и посмотрела на меня вопросительно.

«Из лаборатории», — всё оборвалось у меня в груди.

— Есть подозрение, что отец моей дочери и ребёнка этой девушки один и тот же человек, — выпалила я.

Она приподняла тонко прорисованную бровь, хмыкнула:

— Так что же вы мне голову морочите, милочка! — А потом сказала в трубку: — Да я сейчас подпишу оба направления. На подтверждение отцовства. И на ген, — она продиктовала уже известные мне буквы и цифры.

— На ген не надо, если окажется, что у неё мальчик, — почти прошептала я.