«…Если в строю посмотришь в сторону, то он в глаз тыкает: смотри прямо, никуда не шевелись. И много еще было издевательств». (Петр Еремеев).

«…Раз зашел в тюрьму генерал и мы ему не поклонились, как после того на проверке жандарм стал бить по лицу и спрашивал «хорошо?»» (Андрей Колчанов).

«…Потом один раз построились, пришел жандарм, начал ногой бить за то что неправильно стоял, нужно широко ноги держать». (Иван Поплавский).

«…Β Харбине заставляли кланяться жандарму, я ответил, что не могу, они зазывают в помещение, берут за голову и начинают бить кулаками, их было 3 жандарма, они били сколько им хотелось». (Иван Горновский).

«…Раз я пошел без разрешения в уборную, это увидел офицер, он привел меня в свою комнату и стал бить за то, что без спроса ходил в уборную…» (Борис Евдокимов).

«…в Харбине, я лежал, пришел офицер, начал бить по голове и по лицу ладонью, говорит – нельзя лежать». (Иван Поплавский).

«…Когда мы сидели в тюрьме тоже били, если не поклонишься ихнему офицеру, а офицер пройдет 10 или 15 раз в день, то каждый раз ему кланяешься…» (Павел Рогожников).

«…чуть что неправильно сделаешь, вызывают в жандармерию, все жандармы становятся в круг и начинают бить…» (Григорий Топилин).

«…Офицеры и жандармы входили в комнату и ревели как звери, как тигры. Придет, увидит, что не так сел, то начинает бить по щекам и бьет до тех пор, пока не устанет рука, или неправильно в строю поставил ноги, то начинает каблуком давить ноги, или как пойдешь оправляться и не поклонишься, то бьет по щекам». (Тимофей Воронин).

«…Заставляли кланяться офицерам, я не кланялся, а они били. Били и за то, что не прямо смотришь на офицера. Били кулаком, палкой, пальцами тыкали в глаза…». (Яков Хомутов).

«…Заставляли кланяться офицерам, били за то, что неправильно поставишь ноги в строю, а то наступить на ноги и топчется, не назовешь господином – бьет. Редко нас не били». (Иван Давыдов).

Военнопленных подвергали также издевательствами за провинности – заставляли вычищать уборную голыми руками и предлагали пить из нее, запугивали демонстрацией штыковых приемов. Распространенным развлечением охраны «Хогоина» было истребление мух силами пленных:

«…И как днем ляжешь на пол, так берет к себе в контору жандарм, дает мухобойку бить мух, всех мух перебьешь и отпускает, и чтобы ему поклонился». (Петр Акимов).

«…меня заставляли убивать мух специально сделанной дощечкой, я плохо бил мух, а за это меня бил каждый день жандарм». (Борис Богачев).

«…иногда приходилось заставляли мух бить жандармам, иногда просмотришь муха его укусит, то он начинает бить…» (Егор Валов).

Кроме того, кэмпэи практиковали избиения в порядке развлечения: «…Захочется жандарму почесать кулаки, приходит в нашу комнату, берет одного или двух человек, уводит к себе и начинает издеваться, заставляет работать на него, а сам в это время хлещет, потом пинком выбросит на улицу…» (Дмитрий Бянкин).

В лагере имелось штрафное отделение для красноармейцев и младших командиров, куда помещались нарушители режима и лица, оказывавшие сопротивление режиму, отказывавшиеся давать показания на допросах и, демонстрирующие коммунистические убеждения. В штрафном отделении находилось до 12 военнопленных (в том числе Егор Валов, Иван Шерстнев, Дмитрий Бянкин). Режим содержания «штрафников» был более жестким, их чаще избивали, лишали пищи и воды, выводили на прогулку отдельно от остальных пленных: «…Не кланеешься им, то они по целым дням есть не давали, садили в одиночку, если пить захочешь, то водили в уборную, показывали штыком, пей, дескать» (Дмитрий Бянкин).

Для командного состава японцы практиковали содержание отказывающихся от сотрудничества пленных в одиночных камерах. Так были изолированы стойко державшиеся на допросах майор Владимир Стрекалов и лейтенант Павел Красночуб.

По крайней мере в одном случае пленного – лейтенанта Дмитрия Гусарова, первого летчика попавшего в плен в самом начале конфликта – отправили в Синьцзин (столицу Маньчжоу-Го), где его предположительно допрашивали в штабах 2-й авиадивизии и Квантунской армии.

Начиная с Хайлара, допрашивающие иногда пытались склонить пленных на свою сторону, «открыть им глаза». Как правило этим занимались белоэмигранты, так как японскую разведку пленные интересовали только как источник информации. Одну из таких попыток описал Ефим Кустов: «…Затем когда допрашивали и говорили, зачем дескать вы воюете, я ответил, что ваши нарушают границы, то он отвечает, что Советский Союз нападает… и еще говорили, что Япония незахватывает, а дескать устанавливает порядки». Красноармейца Кустова, однако, это не особенно убедило: «когда повезли нас на поезде, то я сразу увидел, как они устанавливают порядки, где бы то ни попал китаец, то они всюду преследуют и обыскивают его и еще я видел в вагоне, когда сел китаец в вагон, то жандармы сразу же давай его обыскивать».

«Просветительская работа» во время допросов была довольно примитивной: «…потом в Хайл аре вызвали меня на допрос, начали спрашивать что такое Маньчжурия, я говорю – не знаю, он солдату сказал чего-то, он принес палку и обратно спрашивает, что такое Маньчжурия я говорю не знаю, он меня палкой начал по голове бить, 4 раза ударил, но я ему ничего не сказал, он меня еще ногой ударил, ударил и выгнал меня, я пошел…» (Иван Поплавский). «На допросах спрашивал бандит, дескать зачем воюете с нами и говорили, что возьмем МНР, пойдем на Советский Союз и говорили, что все равно Россия будет наша» (Павел Рогожников).

В Харбине пропаганда среди пленных была поставлена более системно. Занимались этим не столько японцы, сколько белоэмигранты, по-видимому преимущественно активисты Всероссийской Фашистской Партии К.В. Родзаевского, в этот период активно сотрудничавшей с японцами. Такой вывод можно сделать, например, из упоминаний в объяснительных вернувшихся из плена харбинской газеты «Нация», партийного издания ВФП, распространявшегося среди пленных. Соответственно пленных снабжали эмигрантской литературой (именуемой в материалах следствия то «революционной», то «контрреволюционной») и склоняли к отказу от возвращения в СССР, как пугая неминуемым расстрелом за измену Родине, так и прельщая благами жизни в Маньчжоу-Го. Лагерной администрацией была сделана попытка «повесить иконы и заставить молиться», однако пленные отказались, сообщив позже об этом следователям как о факте скорее курьезном, чем действительно заслуживающем внимания. Тем не менее пропаганда имела определенный успех, вызвав среди пленных, в большинстве своем вчерашних колхозников, яростные споры о жизни в деревне. Часть пленных начала высказывать желание остаться в Маньчжурии и склонять к этому остальных, но в целом такие настроения распространения не получили.

Этнический состав пленных был достаточно монолитным, преобладали русские при незначительном числе украинцев. При этом какой-либо специализированной, ориентированной на украинцев, пропаганды отмечено не было. Однако в предложении, сделанном еще в Хайларе ногайцу Батыру Кайбалееву национальный мотив звучал: «…мне говорят – здесь татар много, оставайся, будешь работать и т. д…». Еврею Хаиму Дробу таких предложений не делали: «…ко мне как к еврею, они вообще обращались на допросах, как они говорят, что ты же жид, что «Вас нужно всех уничтожить потому, что советская власть, как пишет газета «Нация», это еврейская власть и как только уничтожим всех евреев, так и не будет советской власти». Они мотивируют это тем, что Карл Маркс был еврей…».