— Ты что, Надинька?

— Подождите меня, я сейчас!

Надинька вытащила руку, протиснулась и остановила парочку.

— Здравствуйте, — выпалила она. — Руфина Терентьевна?

Старшая сделала такое удивлённое лицо, как будто с ней вдруг заговорила одна из скульптур.

— Здравствуйте, — прогудела она в ответ. — Только я не могу вас припомнить.

— Я Надежда Кольцова, — выпалила Надинька. — Дочь Павла Егоровича Кольцова! Вы въехали в нашу дачу!

Удивление на лице дамы сменилось неудовольствием.

— Ах, вот что, — пробормотала она. — Ну так что же… Это моя дочь, Зинуша. Зинуша, это… н-да. Ну, я думаю, пора в зал, скоро второе отделение.

— Руфина Терентьевна, — волнуясь, заговорила Надинька, — а что, на даче вы не бываете?..

Генеральша зачем-то заглянула в свой ридикюль.

— А… почему это вас интересует? — И громко щёлкнула замком.

— Понимаете, я зимой ездила, просто так, вы не подумайте, что я хочу навязываться, просто проведать, и там никого не было…

— Милая, это совсем не ваше дело, вот решительно не ваше, где именно мы проводим зиму.

— Конечно, — согласилась Надинька. — Извините меня. Я прожила в этом доме всю жизнь и просто хотела немного узнать о нём.

— Мама, — подала голос Зинуша, — это кто?!

— Ах, да никто, дочь покойного хозяина нашей дачи. Надежда, кажется, да? Я не расслышала.

Мирра подошла и крепко взяла Надиньку под руку.

— Я сразу говорила мужу, генералу Гицко, что он должен требовать! Требовать и требовать! Лишнего нам не надо, но что полагается — то полагается! — вдруг разгорячилась Руфина Терентьевна. — Нет, ему понадобилась именно эта дача! И вот результат — он получил какой-то старый сарай, мы побывали там всего один раз и теперь, извольте, всю весну и, по всей видимости, лето просидим в Москве!..

— А зачем? — спросила Мирра с интересом. — Зачем вашему мужу, генералу Гицко, понадобилась именно эта дача?

— Какие-то военные воспоминания, — махнула рукой Руфина Терентьевна. В руке, по деревенскому обычаю, у неё был зажат носовой платок. Он благоухал «Красной Москвой». — Какие-то глупые истории, и вот мы остались без дачи! Неужели вы думаете… эээ… Нина, кажется, я не расслышала, что мы станем жить в эдакой эволюции?! Ваш папаша, должно быть, был большой оригинал, раз согласился на такие условия.

Надинька стояла как громом поражённая.

…Оказывается, её драгоценный, обожаемый, единственный дом оказался брошен, никому не нужен?! И такие утончённые особы, как эта самая генеральша и её дочь, жить в нём не хотят?!

Надинька отдала бы всё на свете, чтобы вернуться в него, хотя бы ненадолго, а они… не хотят?!

Генеральша, очень недовольная, слегка кивнула и повлекла Зинушу в сторону зала.

Все трое проводили их глазами.

— Какие… военные воспоминания, а? — спросила Мирра, заглядывая Надиньке в лицо. — Вы с какого года на вашей даче жили?

— С тридцать девятого. Ещё до войны въехали.

— А в войну?

— Мы с Агашей в эвакуацию уехали, в Зубову Поляну. Мама на фронте была, а папа в Казани, на заводе.

— Выходит, дача пустовала?

Надинька наконец посмотрела на Мирру:

— Папа, когда приезжал в Москву, всегда заезжал. А потом мы вернулись.

— Странно, — выговорила Мирра. — Очень странно. Тогда какие у этого генерала могут быть военные воспоминания? Или они с Павлом Егоровичем дружили?

Надинька покачала головой:

— Мы их никогда не знали.

— Тут какая-то тайна, — заключила Мирра. — Надо разобраться.

— Мирка, представляешь, наш дом им совершенно не нужен.

— Вот именно! — подхватила подруга. — Так и есть! И непонятно, зачем этот самый генерал добивался именно вашей дачи, если его супруга не может жить…

— В эдакой эволюции, — подсказал Марк, о котором они позабыли, и все трое рассмеялись.

Второе отделение Надинька слушала плохо — всё раздумывала о превратностях судьбы и о своём утраченном доме. Да и никто из исполнителей больше не играл так, как та девчонка из первого отделения!..

После окончания они ещё долго сидели в зале, пережидая, когда из гардеробных схлынет народ, рассматривали потолок, колонны, сцену и вышли почти последними.

В фойе торопливо одевались уходящие слушатели, гардеробщики в белых перчатках задвигали тяжёлые занавесы, отделявшие вешалки.

Надинька вдруг увидела в самом конце гардеробной, где была надпись «Служебная», ту самую весёлую маленькую профессоршу, Тамару Ильиничну. Профессорша сосредоточенно облачалась в длинную каракулевую шубу. Гардеробщик услужливо держал перед ней боты и большую папку, во всей видимости, нотную.

Тамара Ильинична застегнула шубу, забрала боты, опираясь на руку гардеробщика, сунула в них ноги в туфельках, потопала, покачала головой и сказала что-то неслышное.

Гардеробщик почтительно поклонился.

Тамара Ильинична засеменила к выходу.

Надинька поняла — сейчас или никогда.

И вдруг решилась.

— Тамара Ильинична!

Дама остановилась и близоруко прищурилась.

Марк охнул у Надиньки за спиной.

— Тамара Ильинична, простите меня за нахальство, — быстро проговорила Надинька, подбегая. — Я просто слушательница, я не музыкант. Сегодня ваша ученица играла Грига! Понимаете… Она играла его про нас, про мою маму, про наш дом, про то, как папа приехал!..

Тамара Ильинична, закидывая голову, — Надинька была значительно выше, — слушала, не перебивала.

— Сегодня они все вернулись, Тамара Ильинична. Мама с папой, дом, вообще вся та жизнь вернулась. Спасибо вам и девочке, которая играла…

Профессорша покивала, словно понимая, что это ещё не всё.

Надинька перевела дыхание.

— Здесь учится мой сосед, Марк. Вот он! — Мирра тотчас же подпихнула Марка вперёд, а Надинька схватила его за руку. — Он мечтает попасть к вам на мастер-класс.

— И что ему мешает, вашему соседу Марку? — спросила Тамара Ильинична и улыбнулась.

— Вы уже набрали учеников, — пробормотал Марк обморочным голосом. Щёки у него горели, а губы налились синевой — от ужаса. — Как я могу!..

— Он отличный пианист, — затараторила Надинька. — Он… чувствует, я же слышала! Он у нас в комнате играет, у них нет рояля! Если бы вы его послушали, Тамара Ильинична, вот только послушали…

Профессорша вдруг засмеялась с каким-то особенным удовольствием.

— Я послушаю, — пообещала она. — Как хорошо, что вы так горячо чувствуете, девочка! Приходите в субботу в репетиционный зал на втором этаже, Марк. Знаете, где?