На протяжении какого-то времени каждый крупный африканский европейский американский город мог считать, что обезопасил себя от определенного рода угроз. Повсюду сооружались укрепленные энерго-распределительные станции, местонахождение которых держалось в тайне. Правда, оставалось неясным, каково оптимальное число людей, которые должны знать о существовании этих мощных хранилищ энергии. Люди больше не боялись, как в прошлые века, артиллерийских обстрелов и бомбовых ударов. Вражеские снаряды могли устремляться в заряженный энергией воздух. Он был для них слишком плотен, как земная атмосфера — для метеоров, попадающих в нее из разреженного эфира. Уже за несколько километров от города движение снаряда замедлялось под воздействием противонаправленного электрического вихря, порождаемого теми самыми мачтами, — и в конце концов снаряд падал на землю в виде раскаленной пыли. Недостаток таких больших установок заключался в том, что электрические вихри устремлялись вертикально вверх, образуя защитный слой над городом, в то время как внизу — до уровня крыш домов — длительную защиту обеспечить было нельзя. Потому что выбрасываемая мачтами разрушительная энергия сжигала то, что попадалось ей на пути. Если бы мачты включили, запрограммировав их на высоту домов, то уже через секунду всё вокруг — камень дерево человеческая плоть металл — превратилось бы в единое раскаленное варево, обуглилось бы и искрошилось, как если бы на целый город вдруг выплеснули едкую щелочь.

Со времени упомянутых мятежей жители всех стран и кантонов постоянно дрожали от страха, о котором предпочитали умалчивать, от которого шутливо отмахивались, но от самих себя скрыть его не могли: что можно втайне проштудировать любую опасную науку и что найдутся сильные и упорные личности, наподобие Бурдье, которые обратят ее себе на пользу. Постепенно в городах сформировался новый господствующий класс. Те, кто принадлежал к нему, знали и умели всё: они сами в свое время корпели над чертежными досками, конструировали различные модели, работали в лабораториях с газами и полезными ископаемыми. Из их рядов выходили конструкторы технических установок и цехов, владельцы фабрик. Такие люди начали ограничивать доступ к определенного рода знаниям. Чужаки или те, кто не пользовался их доверием, напрасно пытались попасть в специализированные школы. Им с улыбкой преподносили устаревшие сведения, позволяли выполнять только какую-то часть работы. Математика химия электроника биология радиотехника инженерное дело — все это стало уделом избранных, число которых с каждым десятилетием сокращалось. Над ними осуществлялся строгий надзор. С санкции органов политической власти. Теоретические науки были окутаны покровом тайны. Научные дисциплины намеренно дробились, чтобы никто, кроме посвященных, не обладал широким кругозором.

ОДНО ВРЕМЯ казалось, что опять будет введено рабство. Неисчислимые орды цветных и метисов из африканских стран, которые волнами накатывали на Европу и довольствовались общедоступными знаниями и удовольствиями, способствовали усилению такой тенденции. В испанских и итальянских градшафтах, где наплыв чужеродных масс был сильней, чем в других местах, а правящая элита отличалась эмоциональностью и нетерпимостью, начались инциденты, требующие быстрого изменения привычных способов обращения с плебсом. Господа из Сан-Франциско и Лондона уже давно советовали своим коллегам из Барселоны Мадрида Милана Палермо проявлять большую бдительность и строгость. Нельзя, говорили они, обращаться с чужаками, которые с молоком матери впитали культ лунного божества, а теперь за глоток пива продают и свое имущество, и свою рабочую силу, так, как если бы это были люди северного происхождения. Они, конечно, должны усваивать западную и северную культуру — но именно усваивать, а не заглатывать. Потомки же берберов и хауса, порывистые и навязчивые, в принципе не способны с уважением относиться к чему бы то ни было…

Миланец Равано делла Карчери, грузного телосложения человек с бычьей шеей, чей дед еще успел поохотиться на слонов с черными рабами, только и ждал первого мятежа рабочих на своем стекольном заводе, более того — сам такой мятеж провоцировал. Он нарочно на время ослабил вожжи, чтобы преподать урок своим легкомысленным друзьям. Когда же потом застрелил двух мулатов, рабочие разгромили его директорский офис в центре Милана. Он притворился, будто спасается бегством, бросив все на произвол судьбы. Но ему хватило времени, чтобы с насмешкой понаблюдать, как разгоряченный народ наводняет заводские цеха. Мятеж, вопреки ожиданиям, не застопорился, едва начавшись. Заварушка, устроенная рабочими Карчери, привела к беспорядкам на зависимых от него заводах, принадлежащих Санудо и Хорци; а затем перекинулась и на соседние предприятия в Пизе. Квартал, где жили чужеземцы, был взбудоражен, человеческие волны выхлестывались на улицы, люди пели привезенные с родины песни, делились на землячества, в своем дурацком возбуждении выкликали жен и детей. Все это напоминало праздничное гулянье. Со счастливым видом смотрели рабочие на нескончаемые низкие цеха, которыми когда-то восхищались — и к которым теперь подбирались со страхом, будто под взглядами демонов; вот уже на крышах цехов замелькали черные плоские лица, потом — растерянно замерли.

После того, как еще и пищевому предприятию, принадлежащему Морозини, а также двум подземным производственным линиям довелось увидеть такого рода африканские кульбиты, пестрая орда крикунов понеслась к зданию городского сената, чтобы заставить сенаторов уйти в отставку. Они так торопились, будто вся проблема заключалась в том, кто прибежит первым. Равано делла Карчери присутствовал при этой аудиенции. Два главаря депутации, два мулата, уже успевшие накинуть поверх рабочих комбинезонов галабии, не пожелали с ним поздороваться или не узнали его — хозяина их завода. Это повергло Карчери в такую ярость, что он не смог, как намеревался вначале, остаться в стороне, за высоким креслом председателя. Он, топнув ногой, подошел к обоим, рванул их за грудки, разодрав рубахи: дескать, они что — забыли, кто он?! И вообще, какого черта они здесь делают в рабочее время? В ответ на их сдержанный недоумевающий смех и реплику, с подхихикиваньем, что, дескать, пусть он для начала вернется на свой завод и посмотрит, что теперь болтается там на крыше (тут мулаты переглянулись с ухмылкой и замычали от удовольствия), Карчери ухватил одного из них за галстук, свисавший поверх комбинезона, и прохрипел, чтобы они проваливали. Тут сильный мулат стряхнул его с себя, и он растянулся на полу. Мгновенно вскочив, Карчери повис было на шее обидчика, но тот с силой швырнул его на землю, а подбежавшие цветные стали еще и пинать ногами — в присутствии господ сенаторов, которые отводили глаза, стискивали руки, бледнели и кусали губы, пока их охаживали ремнями. С ремнями в руках, изрыгая грязные ругательства, наступали рабочие на сенаторов, которым никто в этот момент поддержки не оказал, что бы они о себе ни воображали. Сенаторам даже не дали времени на размышления, под грубым давлением цветных они вынуждены были немедленно покинуть зал заседаний. Карчери, находившегося в полуобморочном состоянии, его коллеги подняли с пола — осыпаемые насмешками членов рабочей делегации, которые тем временем развалились в сенаторских креслах и завладели переговорными аппаратами. Когда сенаторы ступили за порог, на них, в довершение всего, обрушился град палочных ударов: седому толстяку Санудо, который помогал Карчери идти, удар пришелся по руке и сломал ее; в результате Карчери, едва державшийся на ногах, упал; цветные выкатили его из комнаты, как выкатывают бревно, с треском захлопнули дверь и начали зачитывать по радио свой хвастливый манифест. Карчери пришел в сознание в комнате на первом этаже, где сенаторы, спустившись по черной лестнице, обрели временное убежище. Выглядел он ужасно: зубы ему выбили; один из зубов пробуравил язык, из-за чего связной речи не получалось; на лбу — громадные синяки. Откинувшись на спинку скамьи, Карчери судорожно глотал воздух, плевался кровью, опорожнял одну рюмку брантвейна за другой. И мысленно проклинал себя за то, что полез в драку ради своих никчемных коллег.