После паузы, во время которой он пристально смотрел на возбужденного усатого сенатора, хитрый Карчери расправил могучие плечи, вздохнул с нескрываемой апатией, сбросил плащ на ложе, так что образовались изящные складки, и начал шептаться с Джустиниани. Колонна светилась теперь очень ярко, заливая помещение естественным дневным светом.

Санудо бросил на Карчери тревожный взгляд:

— Я вижу, Карчери не изменил своей прежней позиции, согласно которой должно случиться то-то и то-то. Однако что именно должно случиться, он нам не говорит. Я… старый человек, Карчери. Я, в отличие от тебя, не принадлежу к старинному европейскому роду. Прошло не так много времени — горстка десятилетий — с тех пор, как мои предки бегали по пустыне и были погонщиками верблюдов, выращивали финиковые пальмы или определяли места для рытья колодцев: как те, снаружи, что сейчас держат нас в кулаке. Мне легче… казалось бы, легче, чем тебе, капитулировать перед ними. Это даже не была бы капитуляция. Я бы без труда нашел к ним подступы. Но я этого не сделаю. Чему-то я все-таки научился. Что-то вошло в мою кровь. Я полон решимости не уступать им то, что создали мы и наши предшественники. Пусть даже мне придется раздавить их, словно насекомых, между пальцами.

Карчери, как бы неохотно и даже с мнимой сонливостью: он-де не хочет продолжать дискуссию. Что он мог, он уже сказал. Джустиниани молчал, повинуясь взгляду Карчери. Карчери же определенно уклонялся от участия в общем деле. От Санудо потребовали, чтобы он быстро раздал оружие — всем, на кого можно положиться. Они решили предпринять вылазку прямо сейчас, пока победивший сброд еще опьянен одержанной победой. Санудо заклинал Равано делла Карчери, опять улегшегося на ложе, поддержать остальных. Но тот лишь отрицательно качнул головой, как и Джустиниани.

ОНИ — около двухсот человек из господствующего слоя — в ту же ночь воспользовались тем обстоятельством, что цветные, уже овладевшие Миланом, праздновали победу, и напали на них. И потерпели полную неудачу — еще когда группировались вокруг выбранного для атаки центрального района на площадях, лежащих в стороне от главных магистралей, когда прятались за кустами в парках. Их аппараты, разной конструкции, рассчитанные на разные точки приложения, с разной телемеханикой, разными проникателями, преодолевающими прямой или зигзагообразный (из-за промежуточных механизмов) путь, — все эти аппараты отказали. Дело в том, что состояние равновесия в нижнем атмосферном слое было нарушено цветными, которые — отчасти увлекшись игрой, отчасти из страха — толпились возле всех преобразователей энергии и коммутаторов, бессмысленно включая и выключая аппараты. В последующие дни все тайные попытки повторить вылазку привели к такому же результату; тут сказалось еще и другое обстоятельство: транспортабельное оружие, очень чувствительное, не могло работать из-за интенсивного солнечного излучения, наблюдавшегося в те дни. Аппараты должны были, по идее, бесшумно выводить из строя обитателей целых домов — на самом же деле они работали вхолостую.

В то время в Южной Европе женщины относились к самым активным общественным элементам. Они сильно изменились под воздействием ужасной экономической борьбы, которая велась в предшествующие эпохи, когда еще не было недостатка в человеческом материале. Повсюду браки и неравноправные союзы между мужчиной и женщиной разрушались: из-за того, что мужчинам приходилось в этой экономической борьбе жертвовать женами и дочерьми. Особо жестокими — во всех странах, где народы тесно переплелись, — оказались десятилетия, когда конкуренты сражались друг с другом не на жизнь, а на смерть, но одновременно наблюдался беспримерный прогресс в плане новых изобретений и покорения сил природы. Когда же напряжение спало, когда, в результате великих открытий, начался период благоденствия и широкие массы пресытились изливающимися на них благами, тогда-то и выяснилось, что мужчины и женщины уже не такие, как прежде. Белые мужчины вдруг обнаружили рядом с собой — помимо цветных африканцев, безудержно устремляющихся (или: безудержно приманиваемых) в Европу, — еще одно племя белых существ, которые были и вместе с тем не были им соприродны. О которых белые мужчины не знали: нужно ли с ними воевать, или лучше вступить в союзнические отношения. В действительности не происходило ни того, ни другого. Женщины делали что хотели, — причем, в отличие от мужчин, без каких-либо сантиментов. К ярости белых мужчин, они не заботились о чистоте белой расы и охотно смешивались с цветными. Мужчины отвергли прежде распространенную в тропиках практику половых связей между белыми и цветными, но женщины этому решению не подчинились: они продолжали, особенно в сельских местностях, делать то, что мужчины когда-то делали в тропиках. Такая мода держалась всего каких-нибудь полтора столетия. Но этого хватило, чтобы на горизонте обозначилась новая опасность. Белому человеку, чтобы не захлебнуться среди потока иноплеменников, нужно было как-то себя изолировать. В то время, правда, только заурядные женщины смешивались с чужеземцами, захлестывающими их страны. Представительницы же более сильного типа — авторитетные участницы политической жизни, могущественные владелицы и создательницы гигантских технических установок, опытные и отчаянно дерзкие женщины-экспериментаторы, просто сильные человеческие особи с широким шагом, испытующим взглядом и жесткими чертами лица — в своем кругу выработали представление, что именно они являются высшей расой. Они отступили в ту область, где, как им казалось, были застрахованы от новых неудач: стали авангардом борьбы за процветающую, мощно развернувшуюся и продолжающую развертываться технику. В детстве все они видели мало материнской любви; и, соответственно, сами едва ли были способны на материнскую любовь.

Они-то и спохватились первыми, когда Миланскому градшафту стало грозить сокрушительное поражение. Те сомнения, которыми мучились мужчины, особенно больные и пожилые, им были неведомы. К чужакам женщины относились с чудовищным недоверием. Как, впрочем, и к мужчинам, принадлежащим к тому же, что и они, народу, к тому же социальному слою. Им бы и в голову не пришло препоручить мужчинам (которых они, после того как добились равноправия, в большинстве своем ненавидели, а порой даже презирали) решение важных проблем. Немало было и таких женщин, которые боялись, что мужчины, желая отомстить, выдадут их чужакам; или предполагали: мужчины, дескать, потому поддаются врагу, что хотят избавиться от господства женщин, за упрочением которого следили с чувством стыда, потому что до сих пор ощущали себя прирожденными господами. Итак, женщины спохватились. А поскольку они не владели теперь смертоносным оружием, они просто отправлялись — в чем были, в красных и синих тогах, одежде благородных дам, — в те места, где производятся-преобразуются-распределяются массы энергии, беззвучные и все же буйствующие; и пока этих женщин подводили — с довольным и хамоватым видом — к совершенным машинам, больше им не принадлежащим, они пытались заколоть или застрелить самого знающего из своих провожатых. Во многих случаях это удавалось. Женщину после совершенного ею покушения прямо на месте убивали; энергостанция на короткое время прекращала работу или вообще ломалась: до этого ее доводили узурпаторы, ибо не подпускали к машинам никого, в ком не были абсолютно уверены; тут сказывалась подозрительность, свойственная кочевникам. Принимая это в расчет, женщины посылали очень молодых соблазнительных девушек из своего окружения для мнимых переговоров с новыми господами. Девушки должны были притворяться перебежчицами, вступать в половые отношения с похотливыми чужеземцами и как можно скорее добиваться того, чтобы их допустили к проводам и преобразователям энергии. Владычицы давали напутствие, наполовину приоткрывавшее тайну: девушки должны были говорить, что согласны служить победителям, если только те не попытаются их поработить. В то время судьба Милана — а по сути и всей Южной Европы — висела на волоске. Не сговариваясь между собой, так называемые деловые женщины, которые уже тогда образовали подобие союза, были готовы бросить в беде мужчин с таким же, как у них, цветом кожи и служить чужакам. В Милане юные обольстительницы сообщали свою опасную полуправду коричневым и бронзовокожим мужчинам, которых она вполне устраивала. В результате, однако, этим умным посланницам выпадала судьба, отбрасывавшая их далеко назад, в самые ужасные для женщин эпохи: после того, как они подвергались массовому изнасилованию-поношению, в котором участвовали и ликующие африканки, их отдавали в качестве рабынь старикам.