Она скатала руками воск в шарик, потом снова растерла руками.

– Я уйду, но вернусь, – проговорила она. – Вернусь – и в следующий раз ты меня не погонишь.

– Верно, – кивнул рыцарь. – В следующий раз я сдам тебя страже. И поверь, я придумаю, будет за что.

Он захлопнул окно, не заботясь о том, успеет ли девушка спрыгнуть.

Говорят, где-то далеко на западе, если перевалить через Синие горы, уцелеть, выйти к морю, есть порт. Старая гавань, где швартуются моряки, оплот контрабанды, таких товаров, как там, нигде не увидишь. Все пришли когда-то с востока, все оставили дома и родных, доверились морю. Если хочешь забыть и начать все сначала, что же поможет лучше воды.

Было раннее утро, часы на башне городского Совета только-только пробили шесть. Летнее солнце так ярко светило в глухой тишине, ветер морозил пальцы и нос, а Эберт все шел и шел, и стук его башмаков гулко отдавался по улице. Когда-то давно, еще в детстве, когда только узнал Микаэля, когда еще он не понял, во что тот ввязался – хотелось им убежать к тому морю. Хотел Микаэль, а Эберт не спорил, сквозь сон слушал друга и думал о том, что там за Западным морем. О чем это он? Ах да, этим утром он был бы очень не прочь бросить все и уйти; где волны, скалы и труд, и нет недомолвок, в которых честно, он был не очень силен. Он вспоминал события последних недель, как он ходил, точно спящий, забывал про работу, дела, про все, что дарило покой, давало цель в жизни. Теперь пробудился, будто после тяжелого сна. Кто он и сколько он спал, не сомкнуть бы в ближайшие годы глаза.

Люди постепенно стали встречаться на улицах. Без четверти семь, торговцы открывали лавчонки, хозяйки выходили на воздух заняться делами. Эберт завернул за угол, впереди еще много дороги.

Он замер.

Собиралась толпа, сбегались мальчишки. Человек пятнадцать, может и больше. Кто-то кивал головой, кто-то закрывал ладонью глаза. Тихий гомон, будто только разбуженный улей.

– Кто же сделал такое? – услышал Эберт и обернулся. – Какой человек?

– Зверь, а не человек, – хмыкнул какой-то толстяк, погладил длинную бороду. – Помяните мое слово – страшный зверь. За грехи нам и послан. За ваши, госпожа Альбретта, в первую очередь.

– Это какая же сила? Так разодрать!

Эберт протолкнулся через толпу и невольно прижал руку ко рту от подступившей дурноты. В луже темной свернувшейся крови лежал человек. Вернее, человеком его назвать было трудно. Голова у трупа неестественно выгнута, нападавший похоже без труда свернул ему шею. На месте грудной клетки зияла дыра. Поломанные ребра разворочены, по краям то ли следы длинных когтей, то ли клещей, этого Эберт сказать не мог. Сердца в ране не было вовсе.

– Псы должно быть поели, – пробормотал кто-то сбоку.

– Скажешь тоже, псы… Все шавки тело за милю обегали и даже скулили… Тут явно нечисто. И неплохо бы в Совет доложить. А лучше сразу – заплатить кому следует, те свое дело знают.

Эберт бросил еще один взгляд на тело и у него перехватило дыхание. Этого человека он знал. Старый Туг, его слуга, работал еще у отца, потом остался в поместье, когда отец перебрался за город. Еще вчера вечером он отдал ему приказ, какое-то мелкое поручение, то ли сходить к банкиру, то ли к ткачу – мысли у Эберта путались, текли, как кисель. Еще вчера он его видел, еще вчера он был жив. Значит, вышел на улицу и не вернулся. Пролежал здесь всю ночь.

– Укройте тело и перенесите его в дом Гальва, – глухо сказал он собравшимся; вроде кто-то его признал. – Вам щедро заплатят. Передайте моему управляющему мои слова.

– Далековато до Гальвы, – проворчал рослый кузнец, уставившись на труп. – Протащить такое через весь город – переполошится народ. А сдавать такое сразу могильщику на погребение – и вовек не узнаем, что приключилось, к лекарю б надо, да тоже не близко.

Народ переглядывался, переминался с ноги на ногу, и было видно, как каждый спешит отойти, скрыться, заняться собственным делом. Эберт сбросил с плеч плащ и накрыл им тело. Края тут же пропитались в крови. Старый верный слуга, и такая страшная смерть. Вот и думай, зачем постоянно гнаться за счастьем, если в любой момент можешь остаться с выдранным сердцем.

– До особняка Альбре минут пятнадцать пути, – обратился он к кузнецу и еще двум крепким юношам. – Отнесите туда. И вот, держите каждому за труды.

Он протянул каждому золотой – за такую плату любой горожанин согласится помочь и не чесать языком. В голове шумело, усталость давила на плечи. Конечно, ночь он не спал, а теперь слуга с вырванным сердцем, которого он на рассвете несет в дом к невесте. Куда как прекрасное утро!

Во двор дома Сольвег они прошли без лишних вопросов. Седой привратник, сидящий у ворот, сонно хлопал глазами, но отлично понимал, что перед ним будущий хозяин поместья, а потому слушаться его надо беспрекословно, в отличии от обанкротившегося господина. У подножия длинной лестницы, ведущей к главной двери, Эберт приказал им остановиться. Он быстро поднялся, едва не споткнулся и постучал свинцовым дверным кольцом в дубовую дверь. Из дома не доносилось ни звука. Он постучал еще раз, уже настойчивее. Послышался приглушенный стук какой-то двери.

– Иветта! – услышал рыцарь знакомый гневный голос. – Иветта, стучат!

Тишина.

– Иветта!.. Ах вот как, наглая девчонка, значит, мне открывать?!

Он услышал стук крепких башмачков по каменному полу, лязг засова и тяжелая дверь слегка приоткрылась. Лицо Сольвег было бледным и сонным, она щурилась на ярком свету, должно быть, только что встала.

– Пошли все вон, мы не раздаем милостыню и не жалуем бродячих торговцев.

– Сольвег, это я, – ответил он.

Сольвег открыла пошире сонные глаза, против солнца она его видела плохо.

– Эберт? – пробормотала она. – Какая нелегкая… в смысле, что тебе нужно?

– Сольвег, я понимаю, что ты задаешься вопросом, что я забыл у тебя в такую рань…

– Отца нет, – перебила она. – Поэтому если тебе нечего сказать невесте, которая теперь вынуждена сама открывать двери, точно прислуга, то тебе лучше уйти.

Рыцарь вздохнул и украдкой бросил взгляд на своих помощников, державших завернутый в плащ труп.

– Ты злишься на меня? Я не давал о себе знать, я понимаю.

Он судорожно пытался припомнить все, что говорил своим пассиям Микаэль, когда те выставляли его вон или грозились вывернуть на него ведро помоев. Вроде это даже работало, потому что дверь постепенно приоткрывалась пошире, а лицо его невесты становилось меньше похоже на прокисшую простоквашу.

– Я непременно заглажу свою вину, – продолжал он, судорожно подбирая слова.

Сольвег фыркнула и ее лицо снова скривилось. Эберт понял, что все же перестарался.

– Ты мне зубы не заговаривай, на тебя не похоже, – буркнула она, но дверь отворила как следует.