От всего сердца желаю вам доброго духовного преуспеяния и доброго просвещения, чтобы вы уже сейчас смогли понять то, что я, к сожалению, понял только в старости.

Монашество

Как я убедился, для того, чтобы соединиться с Богом, нужно сначала освободиться от мира и возлюбить подвижничество ради Бога, чтобы получить благодать и постепенно стать земным ангелом, конечно, подвизаясь со смирением, потому что черные ангелы Люцифера подвизаются больше всех, но что пользы – у них совсем нет смирения.

Перед тем как начать ангельское жительство, человеку нужно хорошо усвоить, что, будучи монахом, он больше поможет себе и миру через молитву и молчаливую проповедь (через пример), даже материально (опять-таки через молитву), простирая руки к небу и собирая облака, чтобы выпал дождь, если наступила, если наступила засуха, а не простирая руки к богачам, чтобы потом помогать беднякам.

И уж конечно не следует терпеть в обители голых туристов, чтобы собирать деньги и затем одевать бедных людей, потому что это уловка лукавого, хотящего отчуждить монаха от благословений Божиих и обмирщить его. Подлинное же удаление монаха от мира ради Христа делает его богатым добродетелями.

Те, которые по благодати Божией достигли познания суетности этой жизни, получили наибольшее дарование. Для них не является необходимым дар прозорливости, потому что человеку достаточно предвидеть спасение своей души[54] и предпринимать наилучшие духовные меры, чтобы спастись.

Помысел говорит мне, что наибольшим врагом спасения нашей души, даже большим, чем сам диавол, является мирской дух, потому что он сладко влечет нас к себе, но в конце концов приносит нам вечную горечь. А если бы мы увидели самого диавола, то нас охватил бы страх, и мы вынуждены были бы прибегнуть к Богу, обеспечивая себе таким образом рай.

Монахи, которые соревнуются в мирском прогрессе с мирянами, показывают тем самым, что ошиблись в выборе своего пути. Да и сами они могут удостовериться в этом из мирского беспокойства в душе, которое испытывают.

Самым большим беспорядком в монастыре является мирской порядок с военной дисциплиной, которая не только утомляет, особенно современный уставший мир, но и изгоняет святую простоту и расточает все духовные и телесные силы на земное, из-за чего человек забывает Бога. Тогда как мы видим великую простоту Божию, простирающуюся и на Его творение, например на Его небесные фонарики (звезды). С какой простотой Божественная рука рассыпала их, не используя отвеса и уровня, и как люди отдыхают, глядя на них! Тогда как мирские фонари, выстроенные в ряд, очень утомляют.

Поэтому если мы хотим жить по-ангельски, то должны избегать не только мира, но и мирского духа и подвизаться по-святоотечески, чтобы легко совершить духовный взлет. Даже толстые куры – если бы могли удалиться от того места, где копаются в мусоре, от обильной пищи и человеческого порядка в маленьких курятниках и похудели – могли бы летать, как птицы небесные.

Внешнее безмолвие в соединении с рассудительным подвижничеством очень быстро приносит также внутренний покой (мир души), без которого невозможна тонкая духовная работа, потому что насколько удаляется человек от мира, настолько мир удаляется из его души, и тогда мирские помыслы исчезают, ум человека очищается и он становится человеком Божиим.

Очистившийся монах, который, будучи живым, облекается в черный саван (рясу), умирает для мира и через таинство ангельского образа[55] внутренне облекается в покаяние, – совершает этим самое великое в своей жизни чудо, и ему уже не нужно совершать другие чудеса в своей жизни.

Помысел говорит мне, что большую ценность имеют живые иконы, ставшие ангелами, нежели те, которые пишут лучшие иконописцы. Однако монахи, которые не подвизаются, чтобы стать ангелами, но ложно успокаивают себя только тем, что поменяли место жизни, мирское имя и одежду, хотя не изменись при этом внутренне, похожи на тех несчастных душевнобольных, которые одевают военную форму, офицерскую фуражку, сами вешают себе награды (изображая из себя генералов) и любуются собой, но мирские люди только смеются над ними.

Большое воодушевление и небольшой эгоизм простительны новоначальным монахам, если они юны возрастом: так и малые дети радуются своим первым зубам и первым шагам. А взрослым это уже неприлично.

Нам не принесет пользы одно лишь хорошее начало, которое мы полагаем, уходя из мира, если мы не закончим хорошо – на небе.

Древние святые отцы были очень внимательны, подвизались с великим самоотречением, уклонялись от мира, воздерживались от всего, очень любили Бога и всякую духовную пищу для спасения своей души и предпочитали пресную вареную пищу для плоти, и таким образом становились святыми. Но в наше время, к сожалению, многие из нас не имеют горячей веры и любви к Богу и поэтому остаются безразличными к подвижничеству, пренебрегают пресной пищей и таким образом постепенно, сами того не замечая, становятся «пресными» отцами[56].

Мирские люди усиленно подвизаются на стадионах, стараясь преуспеть в суетном: метают ядра и копья, ногами и головой подбрасывают мяч в воздух и бьют воздух. Напротив, для монахов подвиг имеет большой смысл, потому что с его помощью они стремятся совлечь с себя ветхого человека, борясь одновременно с душевными страстями (через внимание к чувствам, молитву, соединенную со всегдашним смирением и любовью даже к врагам, – то есть способом совершенно противоположным мирскому), побеждают крепких демонов и увенчиваются от Христа. Таким образом они получают рай, а не никчемный мирской кубок.

Православное воздержание и вообще духовные упражнения всегда направлены к наивысшей духовной цели – к освящению души. Тогда как другая, мирская, аскеза, как, например, у прельщенных йогов и так далее, направлена на то, чтобы тело сделать гибким, для того чтобы выкручивать себе руки и ноги, как у бумажного карайоза[57], и получать похвалы неразумных людей, а затем издевательства насмешливых демонов.

Подвижничество, совершаемое ради любви Христовой, скрывая в себе стремление к спасению души, которую любит Христос, очень услаждает и покоит своей утомительностью душу, укрепляет тело, а также приносит бесстрастие, потому что благодаря ему смиряются бесчинные движения тела, и тогда оно может обходиться меньшим количеством пищи, ибо этого бывает достаточно, когда в душе мир, а в теле – кротость.

Разнообразие блюд, и особенно жирных, неприлично не только монахам, но и благочестивым мирянам, за исключением, конечно, праздников – ради радости дня, во славу Божию, – или случаев, когда нужно оказать гостеприимство по любви. Речь не идет также о больных, потому что