Но главное – он являлся правой рукой генерального директора, и приемная у них была общая. Секретарша Геннадия, сухопарая сорокалетняя грымза, глядя на длинноногую эффектную Ларису, каждый раз презрительно поджимала губы, но Ларисе было наплевать. Она сразу поняла, что секретарша генеральному директору нужна только «для порядка»: с утра до вечера грымза читала журнал «Здоровье», изредка отвлекаясь на приготовление чая или кофе. Гораздо больше Ларису задевало безразличие самого Геннадия. Ведь в мечтах она уже видела себя рядом с ним в роскошном белом платье, кружевной фате и высоких шелковых перчатках, подчеркивающих изящество длинных пальцев.

Увы, Геннадий ее даже не замечал. Лариса меняла блузки и прически, старалась сесть так, чтобы из-за стола было видно изумительной формы ножку в изящной туфельке, улыбалась, сияя глазами и зубами, – бесполезно. Директор проходил через приемную, бросал куда-то в пространство «добрый день» и скрывался в своем кабинете.

И что самое ужасное – он собирался жениться. Невеста, миниатюрная хорошенькая Наташа, казалась рядом с высоким Геннадием фарфоровой статуэткой. Грымза Наташу обожала, а Геннадий обращался с ней так нежно, словно она была единственной женщиной на земле. Правда, ходили слухи, что дело тут вовсе не в грандиозной любви, а в Наташином папе, который являлся какой-то крупной шишкой в министерстве внешней торговли и – об этом говорили совсем уж беззвучным шепотом – владел немалой собственностью «за бугром». Впрочем, Ларисе от того, что Гена женится не по любви, а по расчету, легче не становилось. До Нового года – Наташа, забегая к жениху в офис, щебетала, что непременно хочет церемонию «под бой курантов» – оставалось совсем немного: когда Лариса шла на работу, под ноги уже ложились первые опавшие листья.

Геннадий Михайлович начал приходить на работу в шикарном светлом плаще – Лариса видела такой в каком-то французском фильме. Плащ директор снимал в приемной. Улучив момент, Лариса заглянула в шкаф. От плаща пахло чем-то свежим и горьковатым, а к воротнику прилип крошечный волосок. Холодея от страха, твердя себе: «Остановись, дура, что ты делаешь!», она спрятала волосок в аптечную склянку. Назад дороги нет, решила Лариса, и тридцатого сентября – на Веру, Надежду, Любовь – ухитрилась утащить у Гены носовой платок.

– Вернулась, красавица? – удивительно, но бабка Оля узнала ее сразу.

Лариса, добираясь в субботу до нужной деревни, страшно боялась. Как объяснить, кто она и зачем приехала? Решила мужика приворожить?

Но объяснять ничего не пришлось, бабка-то, похоже, и в самом деле все «видела».

– За женихом приехала? Что-нибудь, что он в руках держал, догадалась привезти?

Лариса кивнула и протянула платок с завернутой в него склянкой, чувствуя, как холодеет в животе и в затылке.

– Ох, смотри, девка! – бабка покачала головой. – Приворот – страшная вещь. И сама платить станешь, и он, и дети твои, и невеста его. У него ведь невеста есть уже, так? А ты увести решила. Хоть и суженый он тебе, и невеста ему чужая, а судьбу торопить опасно. Не передумаешь?

«Точно, она колдунья», – подумала Лариса и помотала головой. Голос пропал, в горле было сухо и горячо.

– Ладно, – усмехнулась бабка. – Снимай кольцо-то. Али не помнишь?

Лариса протянула ей кольцо и, привалившись к стене, закрыла глаза. Ей было очень страшно.

– Глаза-то не закрывай, как ворожить-то станем? Сюда вот садись, гляди в огонь, не моргай, не отворачивайся, думай про своего суженого. И руку давай!

Каким-то странным черным ножом бабка ткнула Ларису в левое запястье, собрала кровь на кусочек воска, положила туда же волосок, скатала в шарик, расстелила перед Ларисой платок и поставила на него медную жаровню, наполненную какими-то корешками. Огонь в жаровне то вспыхивал, то пригасал, глаза слезились от едкого дымка, но Лариса изо всех сил старалась не сморгнуть, представляя на фоне огоньков Геннадия за рулем сверкающего автомобиля, и рядом – себя.

– Как воск плавится, так и сердце раба божия Геннадия бы плавилось от любви к рабе божией Ларисе, – бабка бросила в жаровню восковой шарик. – Как земля без дождя сохнет, так раб божий Геннадий сох бы без рабы божией Ларисы, – горячо шептала ведунья. – Как Солнцу и Огню ни помехи, ни остуды нет, так бы и привороту моему ни помехи, ни остуды не было ныне, и присно, и во веки веков…

Очнулась Лариса нескоро. Жаровня давно погасла. Бабка Оля насыпала в платок щепотку пепла и отдала девушке:

– Половину сама выпьешь сегодня вечером, как луна выйдет, половину ему подсыплешь, изловчишься. А чтобы крепче подействовало, положишь ему под подушку трусики свои – которые сегодня на тебе.

– Да как же я смогу…

– Ничего, исхитришься как-нибудь. Он теперь сам к тебе навстречу пойдет, так что случай подвернется. Только не вздумай их стирать, так сохрани. Платок потом отдашь самой бедной нищей возле церкви, да смотри, чтоб с дитем была. Может, и отведешь беду-то, – бабка развернулась и пошла в дом, бормоча себе под нос что-то неразборчивое.

В понедельник Геннадий Михайлович, здороваясь, глядел уже не в потолок и не на шкаф, а на нее, на Ларису – и так удивленно глядел, точно впервые увидел. Даже улыбнулся ей ласково. Грымза опять поджимала губы, но уж теперь-то Ларисе точно было наплевать. Когда грымза начинала готовить чай для Геннадия, девушка изо всех сил сжимала кулачок и как будто гипнотизировала – выйди, ну выйди же хоть на минуту. На третий раз та, залив чайник кипятком, вдруг замерла, точно вспомнила что-то, и выскочила из приемной. Лариса метнулась к чайному столику, дрожащими руками высыпала в чайник остатки пепла, поболтала ложкой, чтобы утонул… успела!

Во вторник стол напротив Ларисиного опустел – грымзу отправили на курсы повышения квалификации. Геннадий каждое утро отпускал Ларисе комплименты, преувеличенно бурно хвалил ее за то, как изумительно она справляется с двойной нагрузкой, и часто останавливался возле ее стола, как будто пытаясь что-то вспомнить. Лариса сжимала пакетик с трусиками, который носила в сумочке, и ждала, ждала, ждала. Ведь бабка Оля обещала, что случай непременно подвернется!

Чудо произошло в пятницу.

– Наташенька, ну я же не успею! – доносилось из-за приоткрытой двери кабинета. – Кого я пошлю? Шофера? Виталий, пожалуй, накупит. Помнишь, он перец перепутал? Ладно, ладно, не расстраивайся только, я что-нибудь придумаю.

Геннадий вышел в приемную:

– Лариса, вы в этом что-нибудь понимаете?

Она быстро проглядела протянутый листок:

– Конечно, Геннадий Михайлович. Тут продукты кое-какие, специи, благовония, цветы.

– А вот это… – он ткнул в одну из строчек.

– Это просто сорт хризантем, – ослепительно улыбнулась Лариса.

– Вот-вот. Наталья вечеринку затеяла, говорит, последние ясные деньки, надо пользоваться. Придумала какую-то Ночь Хризантем. Сама отправилась красоту наводить, а мне вот это все надо купить. Обычно-то этим Тимофеевна, кухарка моя, занимается, а у нее третью неделю ноги болят. А у меня времени в обрез, – он взглянул на пустое запястье. – Тьфу, и часы еще сегодня забыл.