– Почему ведро?

– В переносном смысле. Мне недавно попалась дореволюционная статистика. Тогда произведенную и потребленную в державе водку измеряли именно ведрами. Мне так понравилось, что я теперь и вирус на ведра перевожу. Вот послушай, как по-разному звучит: «Переработали восемь литров краснухи». Ну и что? А вот «переработали ведро гепатита» – звучит. Хотя нет, «ведро гепатита» не звучит, его и в канализации можно зачерпнуть. Скажем, «переработали ведро вируса кори» или «последний раз я концентрировал полтора ведра одного штамма вируса Эбола и два ведра другого». Знаешь, как интересно вирус Эбола ведрами считать.

– Что-то ты загнул. А вот для чего тебе ведро кори и четыре ведра Эболы?

– Во-первых, не четыре, а три с половиной. А во-вторых, это было только в начале переработки. А в конце уже был наперсток одного штамма и два – другого. Это если продолжить говорить образно. Вирус концентрируется в тысячи раз, то есть в наперстке вируса столько же, сколько было в ведре. Для этого используется специальная методика фильтрации и сверхскоростного центрифугирования.

– И все-таки для чего это надо?

– Это просто. Некоторые биотехнологические фирмы нуждаются в различных белках вирусов кори, гепатита, герпеса и других. Я нарабатываю вирус, концентрирую и чищу его, выделяю нужные белки и меняю на необходимые для моей работы препараты. А ты думал, за счет чего я свои исследования провожу? Они мне даже обезьяну покупали, я тебе рассказывал. Что до вируса Эбола, его действительно нужно очень много для различных исследований. То, о чем я говорю, делалось для анализа белковых отличий у вирулентного и авирулентного штаммов. Есть такая лабораторная технология, называется фаговый дисплей[38]. Вариантов у нее довольно много. Соль технологии – способность фага (а это тоже вирус, которым заражаются только бактерии) строить тот или иной небольшой белок. В том числе это может быть и антитело. Создают огромную библиотеку фагов, каждый из которых несет то или иное антитело. В итоге – миллионы различных антител в одной пробирке. Если все эти фаги внести в пробирку, где к стенкам прикреплен наш вирус, то фаги, несущие антитела, случайным образом совпадающие с антигенами нашего вируса, свяжутся с ним за счет молекулярного взаимодействия, а все остальные можно отмыть. Потом неким способом снимаем «прилипшие» фаги и выращиваем. Таким образом можно получить много антител против вируса, а из них, в свою очередь, выделить антитела против определенных его фрагментов. Вот для этого я столько очищенного вируса и нарабатывал. Мы получили библиотеку фаговых антител против высоковирулентного штамма вируса и отдельно – против невирулентного. Сравнив эти библиотеки, мы нашли белок, который определял вирулентность.

– Так ведь это опять оружие!

– Это биология, и это наука. Наука должна понять суть явления. А в оружие можно превратить и костыль инвалида.

В коридорном окне снова замаячила рукой медсестра, показывая, что принесла обед, и хорошо бы шеф передал, чтобы ей лишний раз не переодеваться. Барменталь внес в палату поставленнуб в тамбуре еду и ушел, пожелав приятного аппетита. Пахла она не очень, но с пожеланием приятного аппетита Алексею остро вспомнилась сцена в Париже на вокзале.

По советской привычке они с женой приехали задолго до отправления поезда. Через некоторое время захотелось есть, но все наличные франки уже были потрачены. Вспомнили, что в чемодане есть баночка консервированной кукурузы, но, когда ее достали, сообразили, что нет ни консервного, ни вообще какого-либо ножа. Есть хотелось очень, а безвыходных положений не бывает. С некоторых пор Алексей знал это точно. Обещав купить новые и экспроприировав у жены маникюрные ножницы, он начал вкруговую вскрывать крышку банки. И вот, когда уже казалось, что ничто не помешает насладиться консервированной кукурузой, из-за голода казавшейся изысканным блюдом, появился местный пьяница. Он приближался постепенно, приставая ко всем, кто попадался на пути. Траектория его движения проходила мимо Алексея и, похоже, должна была совпасть с окончанием операции по вскрытию банки. Так и произошло. Позадирав сидевшую рядом пожилую чету американцев, пьяница подошел к скамейке Алексея и остановился перед ним как раз в тот момент, когда тот заканчивал вскрытие. Заранее злясь, что ему испортят вожделенную трапезу, Алексей потихоньку закипал и, когда перед ним оказалась изображавшая маятник фигура, за незнанием французского языка по-русски порекомендовал проваливать. Однако француз, в отличие от предыдущих эпизодов, ничего не говорил, а лишь изумленно рассматривал процесс маникюрного вскрытия. Пауза затягивалась, а терпение стремительно истощалось. Банка уже вскрыта, а есть под надзором не хотелось – удовольствия не получишь. Это в Европе, если в ресторанчике два посетителя, они будут сидеть в окне на всеобщее обозрение. В России двое в пустом ресторане выберут самый дальний угол. Менталитет.

Алексей уже начал набирать воздух, чтобы сказать все, что думает по этому поводу, как пьяница, в очередной раз качнувшись, широко развел руками, словно говоря: «Каких только чудес на свете не увидишь», произнес: «Бон апети!» и, приветливо помахав рукой, пошел на выход, никого больше не трогая. Даже не знающим французского было понятно, что пожелали приятного аппетита. Все-таки доброта спасет мир. И чего на него злился? Сейчас даже в мельцеровском боксе от этого воспоминания стало теплее.

В отличие от парижской истории, есть совсем не хотелось. Немного поковырявшись в тарелках после ухода Барменталя, Алексей составил их в передаточный шлюз и помаячил в окошко, что можно забирать. Вскоре хлопнула дверь, в предбокснике завозились, замачивая тарелки в хлорамине. Однако, против ожидания, медсестра не ушла, а открыла дверь в бокс и потихонечку вошла, встав у порога. Респиратор закрывал бо́льшую часть лица, но эти глаза он узнал бы из тысячи. Ведь просил же Барменталя жену сюда не пускать. Нельзя ей видеть то, что будет, если что-нибудь начнется. И тем более нельзя ухаживать. Это не инфаркт. Любящий человек недостаточно осторожен. Зачем же детей сиротить?

– Очень рад тебя видеть. Как дети?

– Все слава богу.

– Я знал, что все равно уговоришь Барменталя пропустить тебя. Ты кого угодно уговоришь. Поэтому, пожалуйста, поклянись детьми не приходить сюда. Даже в корпус не заходить ни при каком развитии событий. Как только станет ясен исход, я сам тебе позвоню. Очень прошу, дай слово не приходить. Обещаешь?

– Не могу.

– Я тебя детьми молю. Они еще маленькие. И они в нашей жизни главное. Обещай не приходить.