К ощущениям Алексей старался не прислушиваться: они сейчас врут, и чем больше будешь стараться понять, что с тобой происходит, тем будет хуже. Алексей потянулся за термометром, поставил его под мышку и повернулся на бочок, как в детстве учила бабушка.

«Как там с анализами, что показал комплемент и что с ПЦР? Господи, везет же каким-нибудь оборонным химикам. Залез куда не надо – и сразу все понятно: умер, инвалид или все в порядке. Нет, я неправ, мы просто неправильно мыслим. Наоборот: химик попал сразу, а ты, даже если попал, все равно еще несколько дней полностью здоров. Надо просто прожить их, сознавая, что в запасе почти вечность. Достоевский писал о пяти минутах как об огромном богатстве, а тут целых пять дней. Как только все проснутся, попрошу принести Достоевского. Князь Мышкин сейчас, наверное, лучшее лекарство».

Алексей уснул. На этот раз ему ничего не снилось, и проснулся он от возни за дверью: пришли за кровью на анализы. Ну вот, хоть что-то становится ясным, несмотря на игры в секреты. Медсестры были вдвоем и в костюмах, значит, ПЦР вчера была положительная. Алексей резко сел на кровати, и термометр, с которым он уснул, звякнул об эпоксидный пол, но не разбился и не треснул. Слава богу, хоть ртуть собирать не надо будет. 37, 1. Конечно, это еще ни о чем не говорит при такой нервотрепке, уже проходили. Хотя обычная утренняя температура 36, а то и меньше, от такого ожидания можно нагреться. У Николая в день начала болезни температура была под 38 уже с утра. У Тони и утром, и в обед 37,2, а в три часа дня уже 39. А вот у Сергея… Ладно, проанализируем позже. Сейчас важно, что удастся выведать у девиц. Слышимость в костюме, если одет только один, а не оба разговаривающих, довольно хорошая. Да и костюмы в изоляторе немного другие. Такая же пластиковая сфера, прорезиненная голова и та же система дыхания с фильтром, но все остальное из импрегнированной ткани. Застегивается на молнию и липучку. Внизу костюм заканчивается штанинами, и надо надевать бахилы. Конечно, сидеть около больного в таком костюме намного легче, чем в резиновом, да и против аэрозоля он достаточно эффективен. По крайней мере, во время испытаний, которые Алексей вместе с разработчиками проводил здесь же, в этих помещениях, они создавали очень насыщенный аэрозоль из специальной бактериальной культуры, а испытателя внутри костюма обвешивали пробоотборными устройствами. За час активной работы в подкостюмное пространство проникло лишь несколько бактерий. Это значит, что против аэрозоля костюм устоит, но не промокнет ли он при работе с больными, ведь у тяжелых геморрагических больных кровь буквально сочится из мест уколов, слизистых и даже просто из мест ушибов и надавливаний. Такова логика тяжелых инфекционных поражений свертывающей системы крови, объединяемых понятием «геморрагические лихорадки». Тонкий механизм, регулирующий скорость свертывания крови, нарушается. В кровь выбрасывается большое количество факторов свертывания. Сначала это приводит к образованию большого количества тромбов, а значит, влечет непроходимость сосудов, особенно мелких. Факторы свертывания истощаются, сосуды тромбируются, а кровь перестает свертываться и начинает естественно просачиваться через сосудистую стенку в любом травмированном месте. Проницаемость стенок сосудов меняется, и кровь, особенно ее жидкая составляющая, начинает просачиваться сквозь них, образуя кровотечения (геморрагии). Отсюда и название – геморрагические лихорадки. А в тканях, кровоснабжение которых нарушено из-за тромбов, стремительно развиваются некрозы. Из-за выхода крови и плазмы из сосудов резко падает объем циркулирующей крови и, соответственно, снижается давление. Наступает сосудистый шок.

– Девоньки, что слышно? Что там у вас в медицинских кругах обо мне говорят? Жить буду или вскрытие покажет?

Предупреждая вопрос о костюмах, Раиса защебетала:

– Да не волнуйтесь, анализы спокойные. А в костюмах мы просто по инструкции. Еще со второго дня должны были в них ходить. Сейчас кровь возьмем и завтрак передадим.

– Давайте, девоньки, берите. Нам сейчас главное не пропустить фазу гиперкоагуляции – она короткая. Может быть, всего несколько часов. Успеем вмешаться в этот момент – есть шансы выскочить. Не успеем – пиши пропало. Что там с ПЦР?

– Не знаем.

– Ясно, врать тоже надо уметь. Барменталь пришел?

– А он и не уходил. С сегодняшнего дня у нас вахтовый режим.

«Ну вот, теперь все понятно. Хорошо, народ у нас простодушный, надо только уметь анализировать услышанное. По инструкции вахтовый режим вводится для научных сотрудников в случае проведения работ с каким-либо новым возбудителем, обладающим неизвестными свойствами. Таких случаев еще не было. Либо для медицинского персонала в случае появления у больного опасной заразной болезни, такой как натуральная оспа, Эбола, Марбург. Вахтовый режим означает, что весь персонал, непосредственно контактирующий с инфекцией, постоянно проживает в общежитии на территории объекта и покинуть ее может только после прохождения карантина. Контакты с внешним миром и сотрудниками, не переведенными на вахтовый режим, – только по телефону. Мероприятия очень серьезные и вводились всего несколько раз.

Значит, ПЦР положительная, без сомнения. Других способов диагностики в такой короткий срок нет. Не скажу, чтобы есть расхотелось, потому что аппетита и так не было. В ушах звон и мороз по коже. Но испуга не возникло. Пришло чувство злости. Значит, уже перебоялся. Я должен выкрутиться. Обязан.

Во время эпидемии в Африке летальность у этого штамма была чуть меньше 90 %. Но это в Африке, там не было реанимации и иммуноглобулинов. Это плюс. Убойность у вируса Эбола при прямом шприцевом заражении – такое бывало во время вспышек неоднократно в результате усталости и нервозности персонала – 100 %. И это минус. Правда, у меня не шприцевое поражение, а скарификация, и промыть я успел, хоть и не все, как теперь выясняется. Это тоже плюс. Теперь пассажная история, это важно. Ведь последовательные пассажи на животных или культуре клеток могут привести к изменению биологических свойств вируса вплоть до утраты вирулентности для человека. Штамм вируса у нас один, но получен из разных источников, и из них селектированы разные варианты. В первом случае он прошел 28 пассажей на культуре клеток, полученной из почки обезьяны. Обезьяна – это, конечно, плохо, но культура клеток перевивается уже десятилетия и, безусловно, сильно изменилась. Это как бы плюс. Второй имеет минимальную пассажную историю. Два пассажа на обезьянах с момента изоляции. Ну и наши варианты, тоже прошедшие по пять-десять пассажей на разных культурах клеток и животных или куриных эмбрионах. Но я-то работал именно с тем, который после второго пассажа. Это серьезный минус: надежда только на низкую инфицирующую дозу, если я хорошо промыл раны, и на иммуноглобулин. Правда, с ним не все ясно. И Тоне он не помог. Но у нее было существенное отличие: третья авария, и ей уже третий раз ставили иммуноглобулин. Против чужеродных белков должен выработаться иммунитет, и введенные иммуноглобулины наверняка были сами атакованы ее же иммунной системой, что ослабило или нейтрализовало их антивирусные свойства».

Медсестры давно ушли. Переданный ими завтрак остыл. Свернувшись калачиком под одеялом и зажав ладони между коленями, Алексей продолжал осмысливать ситуацию. Он чувствовал, что в бокс несколько раз заглядывали через внутреннее окно, и понимал, что медсестре уже влетело за лишние слова, но реагировать ни на что не хотелось, и он был благодарен, что его ни с кем не соединяют по телефону.