— И фамилия ее? — перебил Гулин.

Женя покорно вздохнула.

— Осипова. Элеонора Александровна.

— Хорошо. А теперь по поводу машины. Давайте еще раз и поподробнее.

С машиной тоже все было непросто, потому что Женя запомнила только, что она была черного цвета и, «кажется, грязная».

— Иномарка?

— Кажется.

— Что значит — «кажется»?

— Поймите, я ее не разглядывала. Судя по ее очертаниям, которые я видела, как бы это сказать, боковым зрением, это была иномарка. А какая — я не знаю. Я не очень-то в них и разбираюсь. То есть отличить «мерседес» от «тойоты» я, конечно, могу, но…

— Вы говорили, что видели эту машину и раньше?

— По-моему, она стояла на этом месте несколько дней. По крайней мере, дня два или три. Да, я уверена, что видела ее и накануне. Я еще подумала, что неправильно ставить машину рядом с детской площадкой.

— В ней или рядом с ней вы кого-нибудь видели?

— Нет.

— Ни разу?

— Нет. Если я правильно помню, она с тонированными стеклами.

— И вы не услышали, что заводится двигатель?

— Вы же видите, во дворе полно машин. И ездят они как раз вокруг детской площадки. Мы здесь дышим одним бензином. Я не знаю, кто придумал все это дерьмо, но заметить в таких условиях, что кто-то завел или заглушил двигатель?.. Нереально.

— Вы были здесь около семи… Это обычное время для ваших прогулок?

— Да. Я почти каждый день выхожу с ней после работы.

— Накануне похищения вы здесь были?

— Очень недолго.

— В котором часу?

— Я же говорю, около семи.

— И машина была на месте?

— Кажется.

Ее раздражали его вопросы, его не удовлетворяли ее ответы.

Дальше было еще хуже. Когда с машиной было покончено, капитан, покашляв в кулак, спросил:

— Кто отец ребенка и где он?

— Ну, знаете, — возмутилась Женя, — это-то уж точно вас не касается!

— Послушайте, Евгения Васильевна, — устало произнес Гулин, — так у нас с вами действительно ничего не получится… Вы занимаетесь самодеятельностью, причем очень опасной, вы хоть это понимаете? Вас могли убить при передаче денег. А теперь — мало того что вы ставите нас в известность с таким опозданием, вы еще упорно отказываетесь отвечать на вопросы, и это притом, что упущено столько драгоценного времени. Вы сами виноваты, что все так произошло, и теперь вместо того, чтобы помогать, вы…

Женя перебила:

— Вы что, не понимаете, что они следили за мной и наверняка заметили бы, если бы я была не одна?

— Но вы-то были одна! И что из этого вышло?

— Да причем тут!.. — досадливо отмахнулась Женя, которой очень не хотелось рассказывать про отца. — Да и что бы вы сделали?.. Похититель заметил бы вас и…

— Это была бы наша забота, — перебил Гулин. — Уже не говоря о том, что мы могли бы проследить за звонками, могли бы сделать отпечаток протектора этой машины на детской площадке, могли бы положить маячок в сумку с деньгами, мы многое бы могли, если бы вы… — Он заметил, что она побледнела, и остановился на полуслове. — В общем, вы правы — будет нелегко… А вам все-таки придется сообщить, кто отец ребенка, потому что нам надо прежде всего очертить круг лиц, заинтересованных…

— Поймите же вы, наконец, — перебила Женя, — ее отец даже не догадывается о ее существовании. Мы не виделись больше трех лет, и я не хочу, чтобы он узнал о ней. И уж тем более от вас.

— Почему?

— Что — почему? Почему от вас или почему не хочу?

— Почему не хотите?

— Послушайте, если бы вы разлюбили женщину и расстались с ней, вы бы обрадовались, если бы к вам пришли из милиции и сообщили, что вы уже три года как «счастливый» отец?

— Может, и обрадовался бы, — загадочно ответил Гулин и покраснел.

«Обрадовался бы он, — передразнила Женя, когда Гулин ушел. — Прикрывать собственное бессилие, сваливая вину на меня. Интересно, что бы сделал этот Гулин, если бы у него похитили ребенка и пригрозили бы кое-чем?.. Стал бы он обращаться в свою родную милицию или пошел бы один, никому ничего не сказав? И что бы он говорил, если бы я предупредила их вовремя, а ребенка бы все равно не вернули? Переварили бы они такую ответственность? Нашли бы оправдание… какое-нибудь? Надо думать, нашли бы».

Милицию Женя не любила.

— Ну? И что ты взъелась на мужика? — спросила Татуся. — Я бы на его месте задала точно такие же вопросы. Он же не обязан знать, кто такая Лора Осипова или почему ты не сообщила Машкиному папаше о том, что у него растет дочь… Ты, кстати, так и не сообщила?

— Слушай, Татка, ты хоть меня не доставай! Ты же прекрасно знаешь, что у нас все давно кончено. И что про Машку он не знает и не должен знать.

— Вот тут, знаешь, давай поподробнее. Я вот, например, никогда этого не понимала. Почему это он не должен? И что с ним случится, если он узнает? Ты же не собираешься требовать с него алименты! Хотя, между нами, девочками, могла бы и потребовать. И похитили, между прочим, его родную дочь, и он вполне мог бы принять участие в ее поисках…

Женя отвернулась.

— Знаешь, не хотела тебе говорить… Не так давно я встретила одну девицу, с которой работала в «Курьере»… Так вот, она сказала, что он недавно женился, родил ребенка и… «очень счастлив».

Татуся чуть не поперхнулась кофе.

— Вот мерзавец!

— Брось, Татка, какой он мерзавец?.. Просто он никогда меня не любил… А я никогда не хотела навязывать ему ни себя, ни своего ребенка. Потому я и уволилась оттуда. И давай, знаешь, не будем больше об этом.

— Хорошо. Не будем. — Татуся встала из-за стола, собрала чашки и отнесла их в раковину. — И все-таки я не поняла — ты сказала про него Гулину?

— А, по-твоему, у меня был выбор? Пришлось сказать…

— И что… что он теперь собирается делать?

Женя усмехнулась.

— Ясно — что. Сперва допрашивать ни в чем не повинную Лору, а потом побежит к Сергею — стучать…

Капитан Гулин вышел из большого желтого здания на Петровке и повернул направо, к Садовой. Моросил дождь, и Гулин вдруг отчетливо осознал, что лето кончилось и прошел еще один год — привычка отсчитывать года с сентября по сентябрь осталась у него еще со школьных времен, — а в его жизни так ничего и не изменилось. Он подошел к своей старой «копейке», смахнул с лобового стекла мокрые листья и вспомнил, что забыл купить сигареты.

— Новый детективчик не возьмете? — спросила киоскерша, знавшая его в лицо.