Вот, например, история, которая больше, наверное, походит на казус: семенной материал от быков-производителей ограничен количеством соответствующих особей и трудоемок в получении, тогда как производить такой же «продукт» в пробирке методом клонирования (соответствующие технологии разработаны рядом американских компаний) куда проще, быстрее и дешевле. Технология клонирования спермы является несомненным ресурсом, но и «старушка Европа», куда технология стремится распространиться, тоже обладает определенным ресурсом, защищающим ее интересы. Будет война, и кажется, что вопрос стоит так: кто победит – дойщики быков или лаборанты с клонами-сперматозоидами? Но соответствующее решение, понятное дело, должна принять Еврокомиссия (в схватку будет брошено всё – страхи перед «опасными» биотехнологиями, профсоюзы европейских животноводческих гигантов, евродепутаты от «партии зеленых»), а поэтому широта влияния этого вопроса (то есть вовлеченные в это дело сферы и процессы) окажется несопоставимо большей. Возможно, встанет вопрос об отношении Европы к действиям России на Украине, Израиля в секторе Газа, США в Афганистане, а может быть, речь пойдет об уступках в отношении каких-то действий Китая, или о прокладке газопровода, или о захоронении ядерных отходов. То есть мы вообще и принципиально не знаем, что в действительности будет являться предметом торга при обсуждении клонированной спермы североамериканских буйволов!

Собственно, в этом и состоит задача «ресурсного подхода» – определить и измерить фактическую структуру любой подобной ситуации, увидеть (и учесть в расчетах) огромный объем реальности, который до сих пор игнорируется политэкономией. Ресурс – это не просто некий формальный элемент или показатель, а фактическая сила взаимосвязанных отношений, и потому мы не можем более не учитывать широту и охват этих отношений (то, сколько интересантов окажется в них вовлечено), а также личностные характеристики конкретных операторов соответствующих ресурсов (активных акторов указанного процесса взаимодействия). Таким актором, впрочем, не всегда является конкретный человек, им может быть и группа людей, если в рамках данного ресурса они выступают единым фронтом (так, например, решение ФРС США принимают, кажется, семь человек, и они вместе составляют один актор). Именно посредством отношений акторов различных ресурсов соизмеряются потенциалы сторон любого «экономического» взаимодействия, и так определяется победитель – кто-то одерживает верх, а кто-то отступает.

Или вот еще один пример: на два ближайших года фармацевтические компании заморозили создание новых молекул антидепрессантов и нейролептиков – система «административных барьеров» по их верификации, даже при почти неограниченной доступности финансовых средств (посмотрите капитализацию фармацевтических гигантов!), делает эту работу для данных компаний бессмысленной. Однако вопрос здесь вовсе не так прост, как может показаться на первый взгляд. И это опять же не вопрос денег – их тут не теряют и не выигрывают, однако те, кто хотел заработать на сертификации соответствующих препаратов, просто-напросто остались без работы (в результате сговора трех-четырех фармакологических гигантов). Кажется, очевидная нелепость, ведь проигрывают (и это так) обе стороны. Но вспомним о том, что ресурс – это способ решить будущие проблемы, а не «сейчасные», и эффект вскоре последует: впереди, в очереди на сертификацию, – вакцины от гриппа, химиотерапия рака, а также пластыри от мозолей, и можно не сомневаться, что чиновники ВОЗ проявят куда большую сговорчивость. Впрочем, вполне возможно, что к сертификации препаратов вся эта заваруха не будет иметь ровным счетом никакого отношения, а неизбежный выигрыш транснациональных фармацевтов будет состоять в демонстрации угрозы закрытия части производств, чем они надавят на правительства, которые требуют от них соблюдения каких-нибудь экологических стандартов или большей социальной ответственности в отношении работников. Неизвестно, чем всё это закончится, но ситуация игровая.

Итак, это война ресурсов: акторы ресурсов очевидно мерятся силами, выявляя таким образом – чей ресурс мощнее, кто дольше продержится, кто на какой площадке окажется и больше отвоюет, а кого и вовсе можно убрать со сцены. Но оставим в стороне бычью сперму и нейролептики, посмотрим на нашу любимую нефть, которую мы так привычно называем «ресурсом». В каком-то смысле она действительно ресурс – всем нужна, точно понадобится в будущем (то есть сохранит свойство ценности) и будет в нем, в этом будущем, производиться (то есть возобновляема). В общем, кажется, вполне себе ресурс. Но что в таком случае происходит с ценами на нефть? Да, раньше мы видели известные циклы, как в классической дарвиновской борьбе видов, когда число хищников растет, а травоядных становится меньше, отчего, в свою очередь, и хищников становится меньше, но зато поголовье травоядных идет вверх. Нефть долгие годы жила в этой логике: подъем промышленного производства в мире – нефть дорожает, подорожала нефть – снижается производство, снижается производство – снижаются цены на нефть, снижаются цены на нефть – производство растет, и так далее. Но что-то не так теперь в «нефтяном королевстве», и причина – в персонификации данного ресурса, в превращении нефти в ресурс геополитический – в новом и ином, нежели прежде, качестве.

Если посмотреть, например, публичные доклады Национального разведывательного совета США (название мощное, но, по существу, конечно, одни из тысяч аналитических записок, что, впрочем, сейчас не так важно), то речь там, конечно, идет о китайской угрозе американскому могуществу, а потому и о нефти, которой в Китае нет, а в России, например, есть, и она – т. е. Россия – под боком. Но чтобы наша страна увеличила добычу и стала продавать Китаю энергоносители, она должна освоить свои арктические месторождения, а это дорого (очень), следовательно, цена должна упасть – точнее, ее надо уронить. С другой стороны, цена нефти (и газа, соответственно) какое-то время (и как раз в это время ФРС вела политику количественного смягчения, заливая рынок деньгами) должна была быть достаточно высокой, чтобы США успели ввести в строй недешевые технологии добычи сланцевых энергоносителей (впрочем, не настолько высокой, чтобы позволить России осваивать Арктику). Технологии реализовали, но себестоимость по сланцу продолжает оставаться высокой, однако если, например, пересадить на сланцевую нефть Европу, то за счет роста объемов производства ее себестоимость можно снизить. Для проведения этой спецоперации, впрочем, необходимо прекратить поставки в Европу энергоносителей из России, что непросто, потому что европейцам выгоднее покупать дешевые энергоносители у нас, чем дорогие (пока) сланцевые из США, но тут Украина – конфликт, санкции и «кровавая российская нефть». Параллельно в игру вступают Арабские Эмираты, которые роняют цены на нефть ниже планки себестоимости производства сланцевой нефти, – и у них свой резон: не позволить США добиться лидерства на рынке энергоносителей и в будущем единолично диктовать цены на них. И цены, вероятно, упали бы еще сильнее, но поскольку для России низкие цены на нефть смерти подобны, она, в свою очередь, подогревает ядерные амбиции Ирана, из-за которых Иран находится под западными санкциями, а потому его нефть пока не поступает на рынок в полном объеме и не обваливает его окончательно и бесповоротно.