В такой глухомани любой путник — гость. Бабы, тряся юбками, кинулись к погребам, в которых хранилась всякая снедь, а мужики, расседлав коней и поставив их под навес, в тень на выстойку, пригласили гостей на скамейку возле костерка, чадившего от комаров и прочей нечисти едким дымом осинового трута-грибка.

Не теряя времени, Нестеров приступил к делу: рассказал об экспедиции Тульчевского, о находках золота и ртути сравнительно близко от заимки, а потом принялся с горячностью расспрашивать мужиков, известно ли им что-нибудь на этот счет.

Мужики слушали Нестерова, удивлялись: всплескивали руками, ахали, мотали волосатыми головами.

— Сроду, паря, такое не слышал, — бормотал косой лесник. Тускло мерцал его оловянный глаз, наведенный прямо в лицо Нестерова.

— Туль… Туль… Туль… чевский… — Бакенщик хлопал себя по коленям широкой, как деревянная лопата, ладонью в смолевых пятнах, до пота на лбу старался воспроизвести трудную фамилию инженера.

— Ну, язви их, недоделки какие-то, а не мужики! — прошептала над ухом Нестерова Калинкина и ушла к бабам, которые продолжали суетиться вокруг стола, стоявшего под навесом, с другой стороны костра.

Минут через десять каких-то разговоров с бабами Калинкина напала на след.

— Идите-ка сюда, Михаил Иваныч! Тут вот у Аграфены есть для вас важное сообщение, — по привычке громко сказала Калинкина и лукаво подмигнула Нестерову: знать, мол, надо, с кем дело вести.

Нестеров, а вместе с ним и лесник с бакенщиком торопливо перешли со скамейки у костра под навес.

— Откель ты, Аграфена, знаешь-то про то дело? Пошто я-то ничего не знаю? Ты че? В уме ли? — удивленно разводя руками, сказал лесник.

— Вот уж чудище объявился! Да как же мне не знать-то? Федот-то Попов приходился мне по отцовой стороне сродственником. Его мать Анфиса и моя бабка Степанида были сестренницы. Я уж большенькая была, почесть девка, когда Федот-то приехал к нам в Пихтовку сговаривать батю на отход, на прииски. Пошто-то шибко Федот скрытничал, а все же проникло до нас, до детей. Брат у меня был старший, сгинул еще на той войне, две сестры… Мать-то, бывалоча, что-нибудь начнет отцу про нужду расписывать, а он махнет этак рукой, скажет: «Ну, погоди, Лукерья, потерпи, как начнется прииск, заробим, поправится, гляди, житуха. Федот твердо посулил».

Вскоре на столе появился самовар, четвертная бутыль самогона, жареная рыба на сковороде, рябчики в сметане в большой чугунной латке…

Воодушевленный первой удачей, Нестеров приналег на расспросы, но, как ни старался, Аграфена к своему рассказу ничего больше не прибавила.

После еды Нестеров, сгоравший от нетерпения, решил осмотреть расположение заимки. Калинкина не захотела отставать от него, встала с готовностью идти с ним хоть на край света.

Они захватили с собой лопату, топор, лупу и кромкой берега, продираясь сквозь заросли малинника, пошли к тому месту, где, по преданиям, находилась могила старовера Фомы Савкина.

Возле каждого взлобка останавливались. Нестеров бережно раздвигал бурьян, тыкал лопатой в землю, прислушивался к хрусту песка под железом. Калинкина шла за ним шаг в шаг, а когда он, прижимая руку с черным протезом, начинал орудовать лопатой, чуть отдалялась от него, неотрывным взглядом следила за ним, примечая, какой он ловкий и сильный.

«И чего ж тебе не пожилось в городе? Чего ты приехал сюда? И не дуреха ли та, которая отказалась от тебя, лишилась такого счастья? Ты же еще парень, ты совсем молодой. Виски вот только у тебя чуть-чуть посеребрялись. Тебе еще жить и жить… И уж не знаю, чьей ты станешь судьбой, а станешь. И не просто судьбой, а сокровищем, кладом», — думала Калинкина, вспоминая откровения Нестерова в ответ на ее вопросы, заданные еще в первый вечер их знакомства, и тайком вздыхая от каких-то тревожных и смутных предчувствий.

Рано утром они встретились на песчаном берегу реки. Нестеров только умылся. Крупные капли пронзенной солнцем воды скатывались по его круглому лицу. Мокрые русые волосы бережно облегали голову, спадали на тонкую, совсем еще мальчишечью шею, обнаженную сейчас загнутым воротником гимнастерки.

Калинкина спускалась с кручи босая, в сильно подобранной юбчонке, с полотенцем через плечо. Свежая после сна, прямая, как березка. На ней была ярко-синяя блузка, которая вместе с ее черноволосой головой отливала на свету дрожащим сине-черным огнем.

Нестеров обернулся на шорох ее шагов и замер.

— Дуня, ты… Здравствуй, Евдокия Трофимовна… — Он задохнулся, слова вылетели из памяти, и он смотрел на нее, приоткрыв рот.

— Доброе утро, Миша… Что, «Дуня, ты»?.. Ты что-то не досказал. Договори, Миша. — Она остановилась, и он понял: Дуня готова стоять час-два, целый день, лишь бы услышать слова, которые застряли у него в горле.

— Дуня, ты такая… красивая… Прямо не знаю какая…

И тут будто кто-то подтолкнул его. Он подбежал к земляной лестнице, ведущей на кручу, и, подхватив Калинкину, опустил на целых пять ступенек ниже. Ставя ее на мокрый песок, он почувствовал, как бьет ее кровь в его ладонь, оказавшуюся у нее под сердцем.

Их никто не видел на этом берегу тихой реки. Но они оба так смутились, что, отойдя друг от друга, долго стояли, не в силах вымолвить ни одного слова.

— Ну, что у нас сегодня, Миша? Какие дела-заботы? — наконец спросила Калинкина, входя до колен в реку и оглядываясь на него, все еще смущенного и сразу потерявшего ловкость, которую она вчера в нем приметила.

— Как вечером договорились, Дуня, коней оставим под присмотром мужиков, а сами сплавимся по реке и обследуем территорию, показанную Переваловым и Кольцовым. Вдруг на что-нибудь наткнемся реальное. А у тебя какие-нибудь иные соображения возникли? По колхозным делам сердце ноет?

— От колхозных дел «совнарком» на неделю меня отставил… Проживут, ничего не случится. А тут ты хозяин. Как скажешь, так и сделаем… А только утром с Аграфеной разговор был у меня. Она сказала: «Ты, девка, присоветуй прохфессору избушку дяди Федота отрыть. Оползнем в буераке ее накрыло. Кто знает, может, там инструмент какой-нибудь остался. Прохфессор-то, видать, доказать кому-то хочет, что был тут купец-инженер. Не придумка это чья-нибудь».

— Молодец Аграфена! Дело советует. Я тоже об этом думал. Но все-таки вначале надо на территории побывать. Двух-трех дней нам хватит на эту поездку. Как думаешь?

— Как ты, так же. Сейчас умоюсь, позавтракаем и скорее в лодку. — Она изогнулась над водой, поддевала ее большими пригоршнями и бросала себе на лицо. Золотые брызги разлетались вокруг, с тонким звоном падали в реку. Нестеров завороженно смотрел на Калинкину, думал о себе как о постороннем: «Ну, Мишка, гад ты полосатый, кажется, втюрился ты по уши, как мальчишка. Уж не трепался бы хоть, сволочь, насчет женоненавистничества, не разводил бы турусы на колесах насчет неверности Симы… Ради того, чтобы с такой красавицей оказаться, и сам бы Симу отринул… Признайся, подлец, хоть сам себе в этом, будь честным… Не хитри, не пристало…»