— Почему Ксения раньше встретила тебя, а не я? — проговорила Нинель, голосом приторным и липким, извернув голову в сторону, глядя на Николая как-то боком и скосив глаза. — Я же не хуже Ксении да и моложе на три года.

— Знаешь что, тебе надо сначала окончить институт, который ты бросила, и найти хорошую работу, а не по вечеринкам шляться. Тогда Федор Андреевич возражать со свадьбой не будет.

— Я же уехала из Ленинграда, как я его закончу?

— Заочно, как еще!

— Разонравилась мне эта учеба, вся эта кутерьма, все эти кисти-краски. И, вообще, творчество — это не для меня. Замуж за крепкого мужика хочу, детей воспитывать, дом содержать…

— Здорово ты свою квартиру содержишь!

— Фи, был бы муж хороший, так содержала бы как надо! А для себя одной…

— Ладно, хватит о всякой ерунде. Мне сейчас не до этого.

— Все равно я добьюсь своего — женюсь на Ромке, он от меня без ума.

— Дай-то бог! Мне никто не звонил?

Нинель фыркнула обиженно и ответила недовольно:

— Да кому ты нужен! Эгоист гребаный.

Она пристально уставилась на Николая, погруженного в свои мысли и, вроде бы, забывшего об ее присутствии. Потом направилась в ванную. Когда она вышла через пять или десять минут, то застала Николая все в той же задумчивости и даже все в той же позе, в какой он находился до этого. Нинель принесла из кухни второй бокал, наполнила оба вином и подошла с ними в руках к Николаю.

— Давай выпьем, Коля, — томно проговорила она, подавая вино Николаю, — у нас обоих с тобой горе — у тебя Ксения пропала, а у меня — проблема с замужеством.

Николай встрепенулся и окинул взглядом Нинель. Она была облачена в синий, в черную полоску, махровый халат Ксении. Поясок на нем был едва завязан и бесстыдно открывал большую часть ее великолепных грудей и полоску атласного живота вместе с рыжеватым лобком — Нинель была без трусиков. Бокал в протянутой Николаю руке подрагивал.

— Ты ведь ничего не имеешь против, дорогой? — ломким и неуверенным голосом сказала она, часто и угнетенно дыша.

Николай почувствовал в этих словах какую-то неоднозначность и посмотрел Нинель в глаза. В них был призыв, и от нее сильно запахло женщиной. Он взял протянутый ему бокал, но только пригубил, подумав, что, возможно, сегодня ему еще придется воспользоваться машиной, и сказал жестко:

— Халат, мукла, застегни.

— Черт, черт! — Нинель судорожно свела на груди обе полы халата свободной рукой, прикрыв блистательную свою наготу. Вино во второй ее руке при этом едва не расплескалось, и она выпила его одним залпом. Поставив свой бокал на стол, она замолотила по нему кулачками и продолжала нервозно кричать одно и то же: — Черт, черт, черт! — Из ее глаз потекли слезы.

Николай пожалел Нинель, он встал и отечески положил ей руку на плечо:

— Ладно, тебе, успокойся! Что у тебя такого уж проблемного имеется в жизни, кроме твоих нереализованных прихотей? Я тоже думаю, женится твой Ромка на тебе, никуда не денется! Сейчас разве об этом надо думать? С твоей сестрой беда, ее надо спасать, вот о чем голова должна болеть!

— Да выкрутится твоя Ксения! — сердито бросила Нинель и сразу же успокоилась.

Она отерла рукавом халата слезы, плеснула себе еще вина и выпила.

— Чтобы так утверждать, надо об этом что-то знать, — Николай снял руку с ее плеч и сел за стол напротив Нинель. — Может, ты что-то действительно знаешь, но скрываешь от меня?

Он закурил сигарету и сквозь дым пристально стал рассматривать ее тягучим взглядом. Он никогда толком ее не понимал — не понимал, где кончалась ее игра, а где начиналась правда жизни. Та отвернулась и бросила раздраженно:

— Ничего я не знаю. Я знаю, что Ксения всегда все решала сама, и за меня и за себя, и у нее никогда не было осечек. Да и что с ней может такого особенного случиться?

— Как ты говоришь о родной сестре? Тебе, действительно ее ни капельки не жалко?

— А меня когда-нибудь кто-нибудь жалел, как ее? Ксюхе всю жизнь доставалось все самое лучшее. Она может позволить себе швырять деньги налево и направо, покупать цацки не глядя на цену, носить все самое дорогое, менять одежду, как перчатки, носить платья «от Кутюр», каких даже у Ромкиной матери, Инессы Васильевны, нет, а мне достаются только ее обноски. И бог ее в темечко поцеловал — способностями разными наградил, и мужа такого подцепила, и родители ее любили и баловали больше, чем меня. И все потому, что она была талантлива и круглой отличницей. А я чем виновата, что у меня нет никаких талантов? Вот и пусть пострадает!

— Стерва ты, все-таки, Нелька!

— А хоть бы и так!

В это время зазвонил телефон и Николай, вскочив, бросился к трубке. Это был Дагбаев.

— Николай? — спросил он хриплым, спотыкающимся голосом. — Хочу поделиться с вами кое-какой информацией.

— Да-да, говорите же.

— По телефону не могу. Надо встретиться, но не у меня на квартире.

— Что за конспиративность такая? Вы чего-то боитесь?

На той стороне трубке сердито засопели, вслед за этим возникла пауза.

— С чего вам это взбрело в голову? — равнодушным голосом спросил Дагбаев. — Просто в нашем доме сегодня собираются проводить дезинфекцию, травить клопов-тараканов. А у меня аллергия на дуст, вот временно и поменял место жительства.

— Это далеко?

— Вовсе нет, в черте города, даже ближе, чем вы могли бы подумать. Короче, вы хотите узнать нечто важное или нет?

— Давайте адрес.

— Ладно, только предупреждаю — приходите один и никому о нашей встрече ни слова.

— Хорошо.

— И еще… Не забудьте деньги.

— Сколько?

— За вами старый долг — семьдесят рублей, плюс сто пятьдесят за новую информацию.

— Согласен, если ваша информация не какая-то там туфта, хотя это и грабеж средь бела дня — нормальному человеку за эти деньги надо месяца два горбатиться.

— Я на пенсии.

— Тем более.

— Пишите адрес.

Николай записал адрес и выскочил из квартиры, даже не попрощавшись с Нинель, проводившей его тягучим и грустным взглядом.

Ехать оказалось, действительно, недалеко — всего-то три или четыре остановки, и уже через двадцать минут Николай стоял перед половинкой одноэтажного барака. Он был довоенной постройки и единственный еще оставшийся из множества, в четыре ряда стоявших здесь раньше. Николай это знал достоверно, ибо лет пять назад, по случаю, бывал в этих местах — здесь некогда жил один старик, у которого он покупал запчасти для своего «ЗиМа», ибо запчасти к нему, как и сама марка автомобилей, давно уже не выпускались.