Сосредоточение всех ее надежд – Уинтроп Тауэр, человек, перед которым почему-то все преклоняются, – должно быть, лежит сейчас где-то по соседству в такой же кровати, бесчувственный, как труп. Он – единственный, кто может дать ей шанс зацепиться за этот кондиционер, за роскошную постель и сытный завтрак, который наверняка приносят в номера бесплатно в отеле такого класса. Но, протрезвев, или, еще хуже, с похмелья, не откажет ли он ей в той непыльной и весьма приятной работе, какую предложил вчера в ресторане после пяти неразбавленных скотчей. Может быть, он из тех творческих натур, которые способны наобещать горы, а потом извиниться, сославшись на недостаток средств? Но Тауэр ей понравился. Неизвестно почему, но она почти влюбилась в него, еще до того, как он заказал ей шикарную еду и предложил работу. Она почти поверила в его искренность, если б только он не потерял контроль над собой и на сцене не появился Грэхем.

Его как бы скрученное из стальной проволоки тело, акцент кокни, специально выставляемый напоказ, непредсказуемая смена настроений – от грубости до слащавости, все это вызывало у Паулы отвращение. От Грэхема исходила угроза, хоть он и притворялся, что относится к ней благожелательно.

Мечась между надеждой и отчаянием, она провела так весь остаток ночи, иногда впадая в беспамятство от усталости, но сразу же просыпаясь. Она скинула все с себя, и нагое тело с эротическим вожделением прикасалось к чистому постельному белью. Она даже не удосужилась принять душ, тем самым осквернив это великолепное ложе.

Она готова была провалиться сквозь землю, вспоминая, как сунула в ладонь Роберта Хартфорда свои жалкие чаевые. Что он подумал о ней?

Любой человек сразу же бы узнал его в лицо – киногероя, меняющего обличье, но всегда остающегося самим собой. Он и неустрашимый шериф, и добрый дядюшка для обиженных сирот, и верный телохранитель, заслоняющий собой клиентку от пули наемного убийцы, и превосходный любовник, наивный, но страстный. Он един во многих лицах на экране, а в реальной жизни, наверное, богатейший человек в штате Калифорния. Как ее угораздило проявить такое невежество? Но разве могла она ожидать, что встретит его почти в полночь, одного, без толпы поклонников и охраны, расхаживающего возле отеля?

И она еще посмела поднести ему десятку, словно бою в ливрее, словно какому-то нищему мексиканцу.

Паула зарылась лицом в подушку и застонала, переживая свой чудовищный промах. Но почему Грэхем промолчал, не предупредил ее, не намекнул каким-то образом, кто сопровождает их в лифте. Возможно, они враждуют между собой. Паулой – девчонкой, подобранной с улицы, воспользовались, как случайно попавшимся под руку орудием в драке. Неприязнь, которую явно питал Грэхем к киногерою, не укрылась от Паулы. Грэхему очень хотелось чем-то унизить его, щелкнуть звезду по носу, чтобы она свалилась с небес на землю, и Паула в этом подленьком, мелком деле по глупости приняла участие. Боже, как стыдно!

Она вспомнила, как внимательно он смотрел на нее… и в глазах его вспыхнул интерес… Он ведь, кажется, не оскорбился? Когда дверцы лифта сомкнулись за ним, Грэхем соизволил сообщить ей, с кем она только что вела беседу.

– Все мухи попадают в его паутину. И тебе не удастся избежать этой липучки, малышка.

– О чем ты говоришь? Кто он?

– Роберт Хартфорд? Не прикидывайся, что ты его не узнала.

Паула искренне ужаснулась:

– Боже! Я сунула ему чаевые.

– И правильно поступила, куколка. Лишняя пара долларов ему как раз придется кстати. Он сильно потратился на свою новую яхту. Впрочем, это скорее авианосец, оборудованный для морских прогулок.

– Черт побери! Ты же был рядом. Почему хоть не подмигнул?

– Слушай, детка. Наивность и глупость – твой козырь. Играй по-крупному, может, и не прогадаешь. У него только женские титьки и попки на уме. Глядя на тебя, он чуть не кончил в штаны. Поверь, я его хорошо знаю, и такого с ним давно не бывало. Прилепись к нему – и без навара не останешься.

– А что мистер Тауэр?

– Он только посмеется, и не более. Впрочем, я прослежу, как пойдут у тебя дела. В нашем тихом местечке под названием Беверли-Хиллз все девчонки слетаются на свет звезды и атакуют его, беднягу, как камикадзе. И все кончают, как камикадзе, – разбиваются, сгорают или тонут в океане. С пляжей по утрам выволакивают с полдесятка утопленниц.

Грэхем говорил об этих неудачницах абсолютно равнодушно. Впрочем, Паула и не ожидала, что «падшему ангелу» свойственно такое простое чувство, как жалость. Грэхема надо было воспринимать таким, каким он есть, – существом циничным, но при всей своей испорченности рассуждающим вполне логично.

Последние события вконец измотали ее. Путешествие в страну воспоминаний, наверное, смогло успокоить взбудораженные нервы. Паула начала выстраивать в воображении игрушечный домик, подобный тому, что когда-то, в раннем детстве, ей подарили на Рождество.

И вот что получилось.

Паула вытянула руку, стараясь привлечь внимание учительницы.

– Мисс Картрайт! Пожалуйста, объясните, что такое искусство.

– Я об этом только что говорила. Ты разве не поняла? – Мисс Картрайт сурово поджала губы.

По классу пробежали смешки. До Паулы дошло, что она поставила себя в глупое положение. Она выглядела дурочкой и к тому же чем-то обидела учительницу, которую на самом деле обожала. И все же упрямство взяло верх.

– А что, если вы не правы? – настаивала Паула.

– Тогда тебе придется доказать мне это, Паула Хоуп.

– А как я узнаю, что я не права?

– Доверяй своему сердцу, дорогая.

– О! – Паула не была полностью удовлетворена ответом.

Ей было всего двенадцать лет, но ее одолевало желание познать глубинный смысл, кроющийся за внешне простыми высказываниями учительницы. Какие-то законы искусства все же есть, и Эмили Картрайт, любимая преподавательница Паулы, почему-то скрывает их от своей ученицы. Но в то же время возможно, что Эмили не знает их и отделывается от назойливой ученицы общими словами: «Доверься интуиции или голосу сердца». А почему одно плохо, а другое очень хорошо и стоит ужас как дорого? Такую цену назначили эксперты, знатоки искусства? А кто они, откуда они взялись?

Паула оглянулась – может, кто-нибудь в классе поддержит ее? – и увидела лишь равнодушные физиономии скучающих подростков, вскормленных на скудной болотистой почве, никому не нужных, даже родителям, и обреченных всю жизнь провести здесь и здесь же умереть. Рассказывала ли мисс Картрайт о Рафаэле или о китайском фарфоре, они слушали ее с одинаковой покорностью, воспринимая лишь звук голоса учительницы, но никак не смысл ее речей.

С полной ясностью Паула осознала это именно в тот момент, и как будто кто-то властной рукой расстегнул «молнию» на стягивающей ее тесной одежде. Тело и душа распахнулись навстречу неизвестно откуда взявшемуся ветру, щеки зарделись румянцем, голова пошла кругом. Ей казалось, что она, обнаженная, словно воинственная амазонка, устремилась вперед, в атаку.