Вторым ударом для всех офицеров стало оглашение в частях Приказа № 1 от 1 (14) марта 1917 года Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов. В нем говорилось о фактическом переходе власти в армии к солдатским комитетам, выборности командного состава, смене солдатами начальников, не выполнявших их требования. Приказом вменялись: отмена титулования офицеров и генералов «вашим благородием» и «вашим превосходительством», отмена отдания воинской чести, взятие оружия под контроль солдатских комитетов, запрещение его выдачи офицерам.

Приказ этот сразу же породил безначалие, развал армии, а затем и нарастающее, порой дикое избиение офицерского состава, самосуд, расправы разнуздавшейся, темной солдатской массы над остатками цвета русской военной элиты. Страшные слухи ползли по линии фронта и прифронтовой полосе среди офицерства. До личного состава полков 7-й кавдивизии и конно-артиллерийских батарей дошли жуткие известия о том, что в отдельных частях Юго-Западного фронта офицеров расстреливали, жгли, топили, разрывали, с невыразимой жестокостью молотками пробивали головы.

— Вы слышали, что сделали с командиром Дубовского стрелкового полка за то, что тот не утвердил выбранного ротного командира и посадил под арест трех агитаторов? Распяли. Да-с, батенька! Прибили гвоздями к дереву и начали поочередно колоть штыками, обрубать уши, нос, пальцы, — свирепо вращая белками глаз, налитых кровью и чувством ужаса, рассказывал прапорщик Власьев Космину, который с трудом верил в это.

Впрочем, трагедия порой становилась трагикомедией. В кавалерии среди офицеров ходили и такие рассказы, как генерал князь Ю. И. Трубецкой пострадал за крупу. Конная дивизия, состоявшая под его началом с 1916 года, объедалась на войне дармовой курятиной и свининой, а казенную кашу выбрасывали. Но в начале революции казаки сразу вспомнили, что крупа миновала их желудки. Потребовали у командования за нее деньги наличными. Все началось с митинга, а закончилось побоями офицеров и взломом денежного сейфа. Трубецкого не тронули, ибо он был любим казаками, но князь удалился в отставку по статье «не годен».

Капитан Горст, слышавший эти известия, сосредоточенно молчал. Благо в его батарее царили порядок и уважение к старшим по званию. Да и ему — командиру — надо было отдать должное; он всегда заботился о своих подчиненных. Все, что касалось снабжения личного состава батареи продовольствием, обмундированием, медикаментами, — все это было у них в наличие и в достатке. Капитан никогда не рассчитывал на русское «авось», а добивался у интендантов и на складах получения всего необходимого. Тем более, у него на батарее всегда был запас боекомплекта. Во время любого боя Горст расчетливо вел огонь, потому солдаты всегда были уверены в нем. Знали, что с ним не пропадешь. Знали и то, что командир всегда найдет возможность дать людям хорошо отдохнуть, помыться и переодеться в чистое, да и не будет без дела гонять их.

Однако в кавалерийских полках дела, по слухам, обстояли более напряженно.

Об этом периодически сообщал Космину Пазухин, приезжавший в 1-ю батарею по разным делам. Под новый год Алексей получил очередное звание и стал подпоручиком. И хотя носить многочисленные звезды на погонах стало опасно, удалой гусар с гордостью поглядывал на небольшое созвездие, угнездившееся на его плечах по обе стороны синих кавалерийских просветов.

Дисциплина падала. В апреле в полках и в батареях появились дезертиры.

Сначала из частей стали уходить солдаты, причем они частенько бежали, унося с собой винтовки и патроны. Солдатские комитеты полков и батарей не могли, да и не хотели предотвратить или заметить это. Следом подались в дезертиры и офицеры.

Начались братания с австрийцами.

Однажды апрельским утром Горст подозвал к себе Космина и Власьева и, предложив им бинокль, сказал:

— Вот полюбуйтесь, граждане офицеры, кажется, драгуны Кинбурнского полка имеют честь пить водку с австрийцами у них в окопах.

— Господин капитан, австрийцы же шнапс предпочитают, — с ухмылкой промолвил Власьев, покручивая ус.

— Они и от хохляцкой горилки не откажутся, — с улыбкой добавил чернявый унтер средних лет, недавно прибывший на батарею в пополнение.

— Действительно, гуляют. Белый флаг на шесте воткнули в бруствер окопа. Расселись, наливают из фляги, песни поют. А вон австрияки в серой и голубой форме под нашу гармонику танцуют. А гармонист немало кружек залил за воротник, рожа-то красная, гимнастерку расстегнул, распоясался и по клавишам наяривает. А вон, глядите, комитетчики в кружок с австрияками расселись и не иначе о политике разговоры разговаривают. Ба, у них и фотограф там, фотографируются, сукины дети! — воскликнул Власьев, приняв бинокль из рук командира батареи и вглядываясь на запад за русские окопы.

Затем бинокль перешел к Космину.

— Может, врезать им для острастки гранатой над головами, господин капитан? — с нотками злости в голосе обратился к Горсту Космин.

— Избави Боже, молодой человек! — с испугом произнес Власьев, — хотите, чтобы вас и нас с вами на штыки надели?

— К сожалению это не решит проблемы, господа, — с горечью в голосе произнес Горст…

В конце апреля, в один из погожих, солнечных, но прохладных дней в расположение батареи прискакал Пазухин. Он быстро разыскал Космина, отряхнул весеннюю пыль со своей небольшой кавалерийской фуражки и после дружеских объятий с улыбкой сообщил:

— Знаешь, Кирилл, я выпросил себе отпуск у нас в штабе полка. Так сейчас многие делают. Хочу недели на три съездить в Петроград. Ни разу не был. Мечтаю увидеть столицу, послушать, что там говорят о войне. Заглянуть и в столичные кабаки. Познакомиться с приятными, красивыми дамами.

— Рад за тебя, — отвечал Кирилл.

— Слушай, Космин. Ты рассказывал, что бывал в Петрограде и немного знаешь город. Поехали вместе?

— Ты думаешь, Горст отпустит меня?

— Убежден, что твой командир умный малый. У вас есть дезертиры в батарее?

— Да, четверо молодых солдат, еще неделю назад ушли ночью с личным оружием и не вернулись.

— Так вот, сейчас такое пришло время, что даже офицеры самовольно оставляют части и едут к своим милушкам или по домам. Да и понятное дело, коли на фронте всем стала заправлять солдатня со своими комитетами. Сам подумай тогда, зачем Горсту кого-то держать насильно, если надежный офицер официально просится в отпуск на две-три недели. Тем более что в ближайшее время никаких боевых действий не предвидится.

— Попробую, Алексей, — ответил Космин, в сердце которого вспыхнуло яркое чувство надежды и нечаянной радости.

— Давай, Кирилл, пиши рапорт на отпуск, не откладывай. Сейчас пиши.

* * *

Теплым, влажным и тихим майским вечером 1917 года поезд, пришедший с Юго-Западного фронта, доставил прапорщика Космина и подпоручика Пазухина в Петроград.

— Послушайте господа, мой совет. К офицерам тут в Петрограде относятся особенно подозрительно. Потому настоятельно рекомендую приколоть к карману кителя или гимнастерки вот такой красный бант. Не сочтите за навязчивость, но такой маневр может обезопасить вашу жизнь и здоровье. Иначе вы рискуете быть избитыми, а то и хуже… Ну, а в любом солидном и безопасном месте этот бантик можно легко снять, сунуть в карман… — предупредительно промолвил один штабс-капитан средних лет, предлагая офицерам еще в купе вагона на выбор несколько красных тряпиц, завязанных на подобие официантских бабочек.