Самое интересное тем временем происходило в штабе военных: пока иностранцы выверяли свои списки, каждому журналисту-добровольцу ФСК подготовила на подпись свою бумажку: «Согласен добровольно сопроводить группу Шамиля Басаева без предварительных условий и осознаю ответственность за принятое решение». Имя, фамилия, подпись. С появлением этого текста иностранцев как ветром сдуло! Ни один из них не стал подписываться под этой распиской: они прекрасно понимали, что таким образом наши власти перекладывает всю ответственность на журналистов, а себе развязывают руки. Улыбчивый сотрудник ФСК, отвечавший за контакты с журналистами, подходил к колеблющимся нашим коллегам и говорил: «Ну что же вы?.. Ехать так ехать! Раз решили – подпишитесь и проходите к автобусам у больницы». Согласились только 17 российских журналистов, трое из которых, видимо, опомнившись, решили все же не ехать с террористами в Чечню. Подписантов сразу проводили к чеченскому парламентеру по кличке Большой Асланбек, с которым мы, особо не медля, прошли уже непосредственно в больницу. Во взглядах оставшихся за оцеплением коллег зависти не было. Они смотрели на нас, как на обезумевших самоубийц.

Вся больница была пропитана запахом войны, он плотно висел вокруг самого здания и чувствовался уже на подходе к нему. Это запах горелой древесины и жженого кирпича, едкий запах пепла и разлагающихся под обломками мусора, животных, человеческих останков. Так пахнет только на войне. Этот запах пропитывает тебя самого, и ты не можешь просто так смыть его с себя. Ступени, по которым мы поднимались на второй этаж, сплошь были усеяны осколками битого стекла. Не осмеливаясь наступать, местами мы перешагивали запекшиеся и почерневшие лужи крови. Коридоры и палаты были битком набиты людьми. Они сидели и стояли вдоль стен и, не поворачивая голов, отрешенно провожали нас какими-то потусторонними взглядами, от которых становилось не по себе. Я чувствовал себя виноватым в том, что отсиживался в безопасности, в то время как им пришлось ТАКОЕ пережить в этих стенах. Мы были не первыми журналистами, появившимися в больнице, до этого пару раз Басаев добивался «пресс-конференций», и появление новой группы репортеров не вызвало у заложников какого-либо оживления или импульса надежды. Казалось, они уже ни во что не верят и хотят только одного: чтобы все это закончилось – чем угодно, лишь бы побыстрее.

Снимать нам никто не запрещал, двое боевиков устроили нам с Сергеем даже небольшую экскурсию по этажам. Больше всего от штурмов пострадало гинекологическое отделение на третьем этаже – даже толстые кирпичные стены в некоторых местах были пробиты крупнокалиберными пулеметами. В дальнем кабинете виднелось изрешеченное гинекологическое кресло, которое стояло, будто поскользнувшись, наклоняясь к стене. Армянин, взявшийся откуда-то из темного угла, стал перед камерой и показал нам размазанные по стене человеческие мозги прямо у обугленных лифтов. А у оконных проемов вперемешку с разорванными бинтами и кусками битого стекла валялась огромная белая простыня, на которой неровными черными буквами было начеркано: «Не стреляйте!». По требованию террористов заложники вывешивали ее в окно перед идущим на штурм российским спецназом.

Импровизированный штаб Басаева располагался в ординаторской на втором этаже. Когда мы вошли туда, Шамиль сидел в окружении журналистов и двух депутатов Госдумы. Время от времени тихим голосом он отдавал распоряжения своим боевикам. Вдруг его пригласили подойти к телефону.

– Я попрошу тишины, – сказал он, обращаясь к шумной толпе в кабинете, – тут разговор с Москвой.

Все смолкли. Шамиль Басаев разговаривал с российским премьером Виктором Черномырдиным.

– Я сделал все, что зависело от меня, и готов уехать прямо сейчас, – говорил Басаев. – Тут меня некоторые журналисты спрашивают, интересуются: им, как говорится, никто гарантий безопасности не давал… Понял, да, я понял… От вас требуется только, чтобы вы их поторопили просто… Да.

После разговора Басаева с российским премьером к телефону подошла одна из медсестер, которая звонила домой:

– Мама, все хорошо. Все решили… Нет, я еду с ними в Чечню… Нет, мама, я не могу… Не могу… Я добровольно, сама… – в конце концов девушка не выдержала, расплакалась и заставила себя положить трубку. Медсестра была из тех, кого террористы в добровольно-принудительном порядке записали в сопровождающие из числа персонала больницы.

Где-то через час после телефонного разговора Басаев сидел на сложенном втрое матрасе в углу у выхода с этажа и лично занимался распределением пассажиров по автобусам. Мы с оператором Сергеем Плужниковым вышли одними из последних и, как оказалось, попали в один автобус с Басаевым. Всего в колонне было 11 российских журналистов, часть которых распределили по четырем автобусам. Кроме того, была одна легковушка, в которой ехали два русских корреспондента «Радио Свобода» и Юля Калинина из «Московского комсомольца».

Басаев занял место рядом с водителем (тоже из числа заложников) на раскладном сиденье прямо у автоматической двери автобуса «Икарус». Мы с оператором сели во втором ряду со стороны водителя так, что все время было видно следящего за дорогой главаря группировки. Его подчиненные расселись у прохода, заложники – вдоль окон, заслоняя собой боевиков на случай стрельбы по колонне. Когда автобусы стали выруливать из больничного двора, Басаев поднял глаза к выглядывавшим из черных окон медсестрам и еле слышно сказал: «Простите нас, если можете».

Некоторые террористы были в масках, иные считали это излишним. По их команде заложники зашторили окна, и мы двинулись в путь. Мы медленно проезжали мимо спецназовцев с направленными на нас автоматами и буденновцев, выкрикивавших ругательства и проклятия чеченцам. Шамиль сидел к нам полубоком и, казалось, совершенно не обращал внимания на людей за стеклом. Спустя полчаса мы выехали из города и взяли курс на осетинский Моздок. По моим расчетам где-то в районе Грозного мы должны были быть часов через шесть-семь. Однако ехали мы около полутора суток.

С самого начала пути колонну сопровождали два или три боевых вертолета, которые барражировали над автобусами, меняя высоту с каждым заходом – то на бреющей прямо над колонной, то рисуя круги на высоте птичьего полета. Спустя несколько часов один из них неожиданно сел впереди колонны у кромки леса. Басаев приказал задернуть занавески и всем оставаться на своих местах. Сергей, приподнявшись с сиденья, воскликнул: «Все, …ц, приехали!» Это был самый страшный момент пути. Я думал, что сейчас из вертолета выскочат головорезы, из-за деревьев начнут стрелять по нам прямой наводкой, а вертолеты запустят сверху ракеты. «Снимай!» – закричал я Сергею и подтолкнул его ближе к выходу.

Наш автобус был вторым в колонне, и из первого остановившегося автобуса к Шамилю подбежали двое боевиков с автоматами на изготовке и капитан-дэпээсник из головной машины милицейского сопровождения. Тут же из вертолета выпрыгнули двое военных и быстрым шагом направились к помощнику Басаева по кличке Маленький Асланбек, который поджидал их в окружении нескольких подручных. Военные вручили ему лист бумаги и, объяснившись с помощью рубленых жестов, вернулись к вертолету. Мы поняли, что ничего страшного вроде не происходит и тревожное внутреннее напряжение резко спало. Оказалось, что это был от руки написанный приказ командующего федеральными силами в Чечне генерала Анатолия Куликова с требованием изменить маршрут и ехать не через Осетию, а через Дагестан. Басаев занервничал. Вокруг него крутились несколько боевиков и говорили что-то про Моздок. После недолгого замешательства чеченцы поняли, что у них нет выбора, кроме как подчиниться. Когда колонна развернулась, я спросил у Басаева, что происходит.