позволяю моему сердцу растаять под этим нежным взглядом, под напором столь страстных искренних слов, и вдруг она исчезает! Сколько же я вас искал, но так и не смог найти, и когда вы, наконец, предстали передо мной, я чувствую в вас лед, в то время как сам я весь пылаю огнем.

После этого он перешел в атаку:

– Послушайте, Мария, знайте же, что всякий раз, когда я стремился заполучить что-то недоступное или невозможное, я делал это с невероятной настырностью и отвагой. Ничто на свете не может остановить меня или обескуражить. Слово «нельзя» меня только заводит, и я иду напролом! Я привык видеть, как все с готовностью уступают моим желаниям, а ваше сопротивление меня порабощает, жажда обольщения ударила мне в голову, взволновала мое сердце!

Увидев, что глаза Марии наполняются слезами, он усилил натиск, и постепенно гнев – подлинный или показной – затуманил ему голову:

– Я хочу… Внимательно слушайте меня. Я хочу силой заставить вас любить меня. Мария, это я извлек из забытья название вашей родины! Польская нация существует, как и прежде, только благодаря мне. Я для вас уже сделал много, но могу сделать еще больше!

Потом он вынул из кармана жилета часы и посмотрел на них.

– Видите, я держу в руках часы? Точно так же, как я разобью их сейчас вдребезги у вас на глазах, я разнесу Польшу, если вы откажете мне. Не забывайте, я все могу разбить.

Так же, как эти часы, погибнет Польша, а вместе с ней и все ваши надежды, если вы доведете меня до крайности…

С этими словами он швырнул часы на пол и с яростью раздавил их каблуком.

«Глаза его метали молнии, – писала потом Мария Валевская, – мне казалось, что я вижу страшный сон и тщетно пытаюсь пробудиться. Я хотела, встать, но его ужасный взгляд приковал меня к месту, я закрыла глаза и съежилась в углу дивана, на котором сидела. В ушах моих отдавался стук его каблуков, крошащих вдребезги злополучные часы. Вдруг я почувствовала, что поднимаюсь в воздух. “Ну, сейчас я проснусь”, – подумала я с облегчением. Но какая-то сила сжала меня так, что я задохнулась».

После этого Мария, не сдержав наплыва чувств, в полуобмороке рухнула на диван.

* * *

Некоторые историки утверждают, что Наполеон овладел Марией в то время, когда та была в обмороке. В частности, Андре Кастело пишет:

«Когда она пришла в себя, то поняла, что обезумевший Наполеон, воспользовавшись ее состоянием, овладел ею».

Ему вторит Фредерик Массон:

«Когда к ней возвращается сознание, она уже не принадлежит себе».

Так ли это было на самом деле? К сожалению, во всей этой странной истории приводит в отчаяние именно то, что ничего нельзя утверждать наверняка.

Как бы то ни было, историк Ален Деко оправдывает в этом Наполеона, ссылаясь на его «недостаточное умение вести себя с женщинами». Он уверен, что Наполеон «имел полное право считать поведение Марии Валевской проявлением кокетства, типичного для славянской женщины, которая бывает то огненной, то холодной».

Конечно, Наполеон имел полное право считать все, что ему угодно. Но как он мог совершить подобное? Говорят, что агрессия свойственна большей части сильной половины человечества, и очень часто ее вектор направляется на ближнего своего. Подобное происходит при невозможности дать нормальный выход своей сексуальной энергии или же в случае, когда вспышка обычной агрессивности трансформируется в сексуальную. Тут уж достаточно даже малейшего повода – даже, как утверждает Ален Деко, «проявления кокетства» или просто мысли о том, что это кокетство имеет место.

Император тоже человек, а великие люди кажутся особенно развратными лишь потому, что мало кому известны биографии миллионов так называемых простых людей. Было ли тут дело только в «недостаточном умении вести себя с женщинами»? Вопрос риторический. Конечно, отношения Наполеона с женщинами были весьма своеобразными. Но тут еще надо иметь в виду и следующее обстоятельство: без всякого желания задеть чью-то национальную гордость, все же заметим, что Наполеон был не просто французом, а корсиканцем. А корсиканцы – это народ весьма специфический, до сих пор живущий порывами, подчиняющийся инстинктам и соблюдающий неписанные правила средневековой вендетты. Кто бы что ни говорил, но и понятия морали у корсиканцев явно отличаются от аналогичных понятий тех же парижан или флегматичных жителей Эльзаса и Лотарингии.

Автор знаменитого двухтомного сочинения о Бонапарте Андре Кастело анализирует поведение Наполеона в данной ситуации следующим образом:

«Нельзя не признать, что император был ослеплен своим желанием. У этого человека, развращенного слишком легкими прежними завоеваниями, не хватило проницательности, чтобы по достоинству оценить истинную природу Марии, и ничто не может оправдать его поведения, поведения скорее солдафона, чем монарха. Такую манеру злоупотреблять женскими слабостями трудно простить. Но все же можно найти удобное объяснение. Наполеон всегда разговаривал с женщинами так, как со своими рекрутами, и никогда иначе. Они обычно его приводили в смущение, он чувствовал себя с ними неловко, не в своей тарелке, и поэтому скрывал свою робость за грубостью и резкостью. Он был с ними, естественно, бессознательно невежливым.

Поразительно неловкий, грубоватый, он редко когда говорил им что-то приятное, гораздо чаще это были комплименты дурного пошиба.

В молодости, когда формировался его характер мужчины, он редко общался с женщинами. Сначала он был влюблен в девушку по имени Коломб, но эта любовь длилась недолго и не была особенно сильна. После этого отношение к женщинам у Наполеона не было особенно любезным и изысканным. Так уж получилось, что у него не было ни времени, ни достаточно средств, чтобы любить. Более сильная, страстная и горячая любовь была у него к Жозефине. Он любил страстно, дико и пылко, но когда он узнал о ее неверности, его разочарование не знало границ. Это был сильный нравственный толчок в его жизни, который нельзя не принимать в расчет, наблюдая после этого резкий поворот в его характере. Именно поэтому он и не умел разговаривать с женщинами по-другому. То, что в поведении других мужчин называлось робостью, у него превращалось в пошлость.

Может ли быть другое объяснение его поведения, которое нас удивляет, поражает и стесняет? Что об этом думал сам император? Молодая полька, по существу, совсем юная, хотя в девятнадцать лет уже мать, в неравном браке, переодевается в крестьянку, чтобы подойти к нему поближе и поговорить. Наполеон уверен, что Мария Валевская готова ему отдаться. Ему неведомы те ужасные уловки, то постоянное