называл фотоанализом. В свое время он объездил весь мир, снимал японские сады, французские провинции, американские атомные станции, петербургскую скульптуру. Это принесло ему неплохой доход, что позволило открыть фотостудию в родной Италии, весьма солидную по тем временам. Он работал на несколько серьезных журналов, делал иллюстрации к дорогим изданиям, ему помогал племянник.

Корсо был уникальным человеком, он умел искать и находить значение и смысл даже в самом малом, он без устали восхищался красотой окружающего мира, его гармонией. Он был бесконечно добр, мягок, любил людей и доверял им. Не имея собственных детей и так и не женившись, он считал племянника своим сыном. Тот в один прекрасный день «перешел» дяде дорогу, в результате дом и прекрасно оборудованная студия Корсо стали принадлежать ушлому родственнику. Он и все заказы перевел на себя, и украл все деньги со счетов. Алессандро остался без жилья и средств к существованию. От пережитого потрясения он заболел и, наверное, все это кончилось бы трагично, если бы не его давний друг и почитатель таланта, приехавший в Италию по делам. Он нашел Корсо в весьма плачевном состоянии и, недолго думая, увез его в Лондон.

Вскоре в одном из районов столицы Королевства открылась маленькая фотостудия. Второй этаж служил Алессандро Корсо жилищем. Он набрал учеников и взялся обучать их своему ремеслу. В свободные часы он стал рисовать, самозабвенно, увлеченно. Он скучал по своим полотнам там, в Италии, а ведь когда-то считал себя посредственным художником, никогда не чувствуя удовлетворения от того, что писал на холсте. Такое недовольство собой привело к тому, что во времена проживания в Италии он навсегда запретил себе заниматься живописью и занялся фотографией.

Теперь живя в Лондоне, он считал, что предал свое настоящее призвание, предал самого себя. Он перестал быть художником в тот самый момент, как заработал первые свои деньги за умение фотографировать… Поэтому все и потерял. Значит, наказание было справедливым. Можно обмануть других, но не себя. Однако здесь, в Лондоне, его положение было сложным: чужая страна, чужие люди, он поклялся, что вернет другу все занятые деньги. Надо работать, надо только работать. А картины? Никто не запрещает писать их в свободное время…

Вместе с Колей Фертовским к Корсо ходили учиться еще два мальчика, они были местными, чуть постарше, и делали вид, что его просто не замечают. Сначала учитель относился ко всем одинаково, никого не выделял, терпеливо объяснял теорию, ее техническую часть. Показывал всевозможные альбомы, обложки, указывал на ошибки и недостатки, восхищался удачными композициями: свет, тени, краски, сочетания и оттенки, полутона. Он пояснял, что и как надо делать, чтобы поймать лучший момент в движениях, сравнивая это с ловлей удачи за хвост. На первых занятиях Коля Фертовский даже побаивался этого человека, его горячности, азарта, быстрой речи, смысл которой он улавливал с трудом. Мистер Корсо был итальянцем, по-английски говорил с акцентом, все время разбавляя речь итальянскими высказываниями. Он, несмотря уже на немолодые годы, шустро передвигался по студии, суетясь и размахивая руками. Носил старомодный темно-синий пиджак, под ним светлая рубашка, на шее вместо галстука завязывал артистический бантик. Волосы черные с проседью, все время откидывал назад и почесывал макушку. Когда удивлялся, расширял карие, как две черешни, глаза под густыми бровями. Улыбку прятал в усах и аккуратной маленькой бородке. Но иногда мог замолчать на полуслове, и тогда Коля ощущал его грусть, словно примерял на себя. Со временем он в полной мере увидел в своем учителе доброту и мягкость, искренность и сердечность. Он умел не просто находить красоту, но и учить этому других, передавая свой опыт, свои восхитительные открытия, отмечать старательность и усердие в других, горячо поощряя их фантазии, воспламеняя в них огонь. Корсо проникся особой симпатией к русскому мальчику. Его поразили в самое сердце его настороженный взгляд, неумение улыбаться, как улыбаются дети в его возрасте, его сдержанность и замкнутость. Не может ребенок быть таким серьезным! И неважно, что он — сын дипломата. Детство никто не оттенял. Он все равно должен шалить и проказничать, фантазировать и ставить эксперименты, ошибаться и набивать шишки. Он ведь мир познает…

Коле первому разрешили самостоятельно проявлять свои дебютные фотографии на тему лондонских улочек, учитель лишь наблюдал. Он взял в руки один из снимков, долго крутил его в руках. Мальчишка ждал, затаив дыхание. Еще большую нервозность и томление придавал красный свет в лаборатории.

— Проявлено отлично, — наконец сказал Корсо, — но снято…

Коля растерянно моргал ресницами.

— Хотя если вспомнить мои первые работы, — учитель лукаво улыбнулся, — они были гораздо хуже. Мистер Колин, — он так называл ученика, переиначив его имя на английский лад, но не Ник, не Николас, и именно Колин, — давайте сейчас возьмем эту фотографию, пойдем на ту самую улицу, где Вы снимали, и сделаем подробное сравнение. Начнем с того, что мне понравилось. В любом случае, я рад вашим стараниям, дорогой мой. У вас есть талант, поэтому нам с вами придется много трудиться, чтобы достичь чего-то значительного. Запомните, мистер Колин, все достижения человечества — малые и великие — это труд, силы, неустанный поиск. Только гении способны на эврику, но их мало, наверно, для того, чтобы человечество вконец не обленилось. Мы лениться не станем?

Коля улыбнулся впервые, открыто, весело. Так мягко, тепло и на равных с ним не разговаривал никто. У отца не было времени, да и похвалы не дождешься, больше укоров и порицания, иногда он так боялся отцовского недовольства или разочарования, что чувствовал себя загнанным в угол и делал еще больше ошибок. Мама вообще интереса к сыну не проявляла. Здесь, в Лондоне, он особенно чувствовал одиночество. Но теперь у Коли Фертовского появился не просто учитель, а друг.

Николай замолчал, посмотрел на жену: она сидела на песке, обхватив руками колени и положив на них голову. Слушала так внимательно, будто и не дышала, боялась упустить малейшую деталь. Николай подумал о том, что прошлое все больше и больше затягивает его в свои сети, а на поверхность выплывают такие подробности, о которых он, казалось, забыл навсегда.

— Хочешь поплавать? — спросил он, понимая, что ему просто необходимо отвлечься, хотя бы от мыслей.

— Пожалуй, я останусь на берегу, — улыбнулась Надя, — позагораю, хорошо? А ты поплавай, — она поняла, что муж устал от воспоминаний, и так рассказал о слишком многом, если учитывать его скрытный нрав.

Николай пошел к воде. Сегодня океан был удивительно спокойным, полный штиль. Вода казалась гладким зеркалом, по которому скакали солнечные зайчики. Здесь, у берега, ее