Я пока ничего не сказал о школах Платона и Аристотеля. Они существовали в Афинах, так же как стоики и эпикурейцы, и были известны как академия или перипатетическая школа (говорят, что последнее название пошло от греческого слова перипатос — общественный сад, где учил Аристотель). В них работали высокообразованные и исключительно достойные люди, и в самом начале рассматриваемого периода, когда Афинами управлял Деметрий Фалерский (317–307 до н. э.), главой школы стал Теофраст. Главы обеих школ занимали положение как христианские епископы в Средние века — они посвящали все свое время весьма специфической работе и отрывались от нее, только чтобы помочь городу (если ему грозила большая опасность или он оказывался во власти кризиса) в качестве послов или миротворцев. Все главы школ, кроме эпикурейцев, достигали такого положения, если длительное время достойно руководили своими сторонниками, — Ксенократ, Менедем из Эретрии, Зенон и др. Поэтому довольно часто чернь, действующая под влиянием низменных эгоистичных мотивов, тем не менее почитала тех, кто живет более чистой и праведной жизнью. Если эпикурейцы никогда не достигли такого положения, то не только потому, что их систематический квиетизм не позволял им ни при каких условиях вмешиваться в общественную жизнь, но и потому, что их доктрина сильно пострадала оттого, что достижение удовольствий, как принцип человеческой жизни, превратилось в явную пародию. Повара и куртизанки, обжоры и дебоширы — все они могли не без оснований претендовать на приверженцев эпикурейства.

В начале золотого века серьезной стороной эллинизма было упрочение положения духовенства, появление высоких учений. Таково было духовное наследие поколения, ведшего бесцельные и аморальные войны, исчерпавшие жизнь диадохов. Но здесь, как и в будущие дни, когда философия стала религией у греков и заняла прочное место у тех, кого я осмелюсь назвать профессиональными священнослужителями, появилась широкая трещина между мирянами и церковниками, причем жадность, чувственность и жестокость первых соседствовала с глубоким уважением к противоположным качествам вторых. Все доминирующие философские идеи были рождены в начале великих войн. Пока честолюбивые сатрапы спорили относительно владения империей, а сердца людей щемило от усталости, вызванной бесконечными и бесцельными войнами, великие умы нашли мир и комфорт там, где его только и можно найти, — в спокойствии чистой совести и удовлетворении тихой и умеренной жизни. Контрастом к этому серьезному развитию философской жизни, для которой центром и домом стали Афины, было на удивление фривольное и поверхностное общество — причем в тех же Афинах, что проявлялось не только в публичном подхалимстве и политической деградации. Это было отражено не только в написанных Плутархом жизнеописаниях Фокиона и Деметрия, но и в модной современной комедии. Она — так называемая новая комедия Дифила, Филемона, Менандра и других поэтов — пережила другие формы поэзии и даже была перенесена в Александрию, став развлечением для высших классов. Что касается стиля, Менандр и его последователи заслуживают всех похвал, которые получили. Но если древние критики приходят в экстаз, говоря о превосходных картинах жизни на сцене и великолепных характерах, мы можем утверждать лишь одно: хорошо, что есть стоики и их противники в других школах, чтобы опровергнуть такие картинки, претендующие на правдивое изображение аттической жизни. Общество в новой комедии обычно мелкое, ленивое, по большей части аморальное. В нем строгость и честность обычно высмеиваются, как деревенские добродетели, и аморальные персонажи изображают людей, понимающих жизнь. Юный шалопай, ведущий распутную и позорную жизнь, обманывающий отца и проматывающий состояние, в пьесе пользуется явной симпатией автора. Дама легкого поведения, разрушающая мир в семье, часто является героиней, а иногда (как, например, у Тита Макция Плавта) вообще изображается ангелом-хранителем, который в конце пьесы налаживает все дела. Но даже худшими, чем аморальные молодые люди, представляются аморальные старики, которые не стесняются, когда сыновья видят их занимающимися постыдными делами, для которых единственным оправданием может являться юность и глупость. Никто не думал о благородной стороне жизни, об интересе, который вызывали, к примеру, монастыри. Единственные достоинства, которые превозносились в этих пьесах, — хорошее расположение духа, терпимость, мягкий скептицизм и готовность прощать грехи юности. Таковы общие черты, с утомительным однообразием повторяющиеся в латинских копиях новой комедии. Копии, безусловно, уступают оригиналам по изяществу и стилю, не содержат изысканных деталей, но дают нам (по крайней мере, это можно отнести к Теренцию) адекватное представление о социальных и моральных точках зрения, с которых поэты считали нужным изображать хорошее общество в Афинах. Композиция этих пьес и их исполнение оставались неизменными еще несколько поколений после литературного упадка Афин. Но даже развитие великих школ и влиятельность замечательных учителей этики не повлияли на изображаемые в них персонажи. В этих комедиях никогда не изображались великие люди. Они навсегда остались убогими, банальными свидетельствами о пустой и низкой афинской жизни.

III в. до н. э., золотой век эллинизма, четко подразделяется на стадии, отличающиеся количеством империй и суверенов. Более того, даже римские дела, которые теперь оказывали ощутимое влияние на Восток, согласовываются с этим делением. Смерти последних спутников Александра — Птолемея, Лисимаха, Селевка, вторжение кельтов — и начало конфликта между западными греками и Римом — все это случилось около 280 г. до н. э. в момент великого кризиса, не урегулированного войной или наследованием престола до 270 г. до н. э., когда, собственно, и начался век эллинизма. С этого момента в течение половины столетия отношения Востока и Запада полностью установлены. Короткая хронологическая таблица (на с. 106) лучше всего проиллюстрирует, что это значит (в таблице указаны даты начала царствования). В очень важный момент — 223–220 гг. до н. э. на три трона Востока взошло трое юношей — им было меньше 20 лет. Филипп V и Антиох III были побеждены римлянами, а Птолемей IV фактически устранился от власти. Но это — последующая стадия эллинизма, которую описывает Полибий. Нас интересуют две предыдущие стадии: 276–245 гг. — в это время три трона принадлежали великим монархам, а в Сирии два правителя претендовали на величие; и 246–222 гг., когда Египет был под властью одного сильного монарха, а в Македонии и Сирии их оказалось по два. Даже меньшее, но очень важное царство Пергам сменило правителя почти одновременно с Сирией (263, 241), и началось правление Аттала, которое продлилось дольше, чем кризис 221 г., — до начала следующего века.

Монеты Антиоха III и Птолемея IV

Это общее соотношение вносит некую систему в очень сложный исторический период, поскольку все эти царства были постоянно связаны торговлей, дипломатическими отношениями, союзами, если, конечно, не сражались друг с другом за верховную власть или за изменение баланса сил. Эта борьба велась не только прямо, как, например, в так называемых Сирийских войнах или кампаниях Птолемеев и Селевкидов друг против друга с переменным успехом, которые обычно велись в Палестине, но и косвенно, когда Грецию подстрекали к выступлению против Македонии, Кирену против Египта, небольшие государства Малой Азии против Селевкидов и т. д. Все цари имели постоянный источник беспокойства, подавляя выступления, инициированные своими соперниками. Островной Родос и Пергам проводили политику вооруженного нейтралитета. Все это время римляне были настолько заняты своей великой борьбой с Карфагеном, что могли лишь утвердить свое превосходство над эллинизмом в Италии и Сицилии, и ничего больше. Только успешно преодолев кризис с Ганнибалом, они стали обдумывать идею о глобальной империи и воспользовались вмешательством Филиппа V во Вторую Пуническую войну, чтобы протянуть руку — не ради безопасности, а для достижения господства — через Адриатику. Это было началом последнего акта независимости эллинизма.