Спокойной ночи, Ларчик…

За столом в закутке тесноватого, но заботливо собранного и упорядоченного музейного архива неделю назад сидел Эдуард Сизый. Теперь Бондарь усадил меня там же и положил передо мной копии документов, которые меня интересовали.

– Могу предложить два варианта, – сказал он. – Распечатаю все на принтере – архив хранится на дисках, мне написали специальную программку. Или читайте ксерокопии оригиналов.

Я предпочла ксерокопии. Компьютерные распечатки превратили бы услышанную мной вчера легенду в историю, выдуманную шустрыми создателями сенсаций для «желтых» изданий. А ксерокопии – хоть и не оригиналы, но все же вызывают больше доверия. Правда, для абсолютной чистоты эксперимента я собиралась съездить в Хмельницкий, в областной архив, а к Бондарю наведалась только за советом, куда обратиться, чтобы познакомиться с необходимыми документами.

– Ко мне, – улыбнулся тот. – Зачем вам мотаться, бензин жечь, когда у меня здесь, на месте, есть то же самое, только не такое пыльное и в руках не рассыпается? К тому же в архиве потратите кучу времени на поиски. А здесь я вас усажу – и знакомьтесь себе. Только зачем вам это понадобилось?

Если бы я сама знала…

Утром прорезался Стас. О чем-то долго говорил с Тамарой по телефону, в конце концов она раздраженно бросила в трубку: «Делай что хочешь!», глотнула крепкого кофе и с понурым видом, без всяких комментариев, обреченно поплелась исполнять свои нынешние невеселые обязанности.

Вот так я неожиданно осталась одна и вдруг поняла – в отличие от вчерашнего дня, сегодня мне будет пустовато. Дело понемногу сдвинулось с места, и всем не до меня, что совершенно логично и справедливо. А раз так, мне остается или наслаждаться покоем и одиночеством, к чему я так долго стремилась, или попробовать убедиться, действительно ли местная легенда о Безголовом – чушь, которую незачем даже к сведению принимать в ходе расследования необычного для этих краев уголовного дела.

Для этого необходимо хотя бы прочитать протоколы столетней давности, о которых вчера упомянул Анатолий Бондарь.

Вот так я и оказалась в закутке музейного архива.

Хорошо, и что же у нас на руках?

Протоколы писаны от руки, по старой орфографии, – с «ятями» и твердыми знаками на концах слов. В остальном жуткая безграмотность роднила дореволюционную полицию с нынешними украинскими ментами. И пришлось бы мне продираться через все эти дебри долго и нудно, если бы не приложенный к каждой ксерокопии лист с, так сказать, «переводом». Бондарь, оставляя мне кипу папок, обмолвился: лично потратил полгода, чтобы вечерами переписать все подчистую своим каллиграфическим почерком, поскольку компьютеров в те времена в музее еще не водилось. Словом, директор Подольского краеведческого музея был самый натуральный фанат своего дела.

Внимательно прочитав все до конца и с наслаждением потянувшись, как человек, сознающий, что исполнил обязательства перед самим собой, я поднялась и прошлась по архивной каморке. Бондарь снизошел до того, что позволил мне пользоваться электрочайником, даже предложил на выбор чай в пакетиках, растворимый и натуральный молотый кофе. Я, понятно, выбрала последнее, заварила солидную кружку и уселась с ней на подоконнике.

Оконце выходило в сад, там, у небольшого ухоженного флигеля, явного ровесника здания музея, возился нелюдимого вида дядька в штормовке и бейсболке. Я уже знала, что дядька этот – музейный сторож. Живет он в этом самом флигеле и действительно не очень-то разговорчив и любезен с посторонними. Ну, мне с ним говорить было не о чем, да и детей крестить я с ним не собиралась.

Прихлебывая кофе, я еще раз прокрутила в мозгу основные тезисы прочитанного. Конспективно это выглядело так.

Семнадцатого августа (то есть первого сентября по новому стилю) 1907 года ржеутоярский мещанин Прокоп Маламуха, возвращаясь поздно вечером от каменецкого нотариуса, который помогал ему уладить вопрос с наследством в свою пользу, обойдя замужнюю сестру, наткнулся в окрестностях имения Ржеутских на мужской труп. Голова была отделена от туловища – полицейский пристав позднее обнаружил ее далеко от этого места в кустах боярышника. На следующий день в полдень из Проскурова прибыл следователь уездной криминальной полиции Ярослав Рудницкий. Он еще раз опросил и без того насмерть перепуганного Маламуху, потом лично осмотрел тело и пришел к следующим выводам. Первое: жертва – мужчина лет тридцати пяти – сорока, пристойно одетый, следовательно, не какой-то случайный бродяжка. Второе: при убитом были обнаружены золотые часы с массивной цепочкой и кошелек из воловьей кожи, в котором находилось сто двадцать восемь рублей ассигнациями. По тем временам сумма довольно внушительная.

Это я знала и без полицейских протоколов, потому и согласилась со следователем Рудницким: кто бы ни был убийцей, грабить свою жертву он явно не намеревался.

Господа Ржеутские в то время отсутствовали в своей резиденции. За хозяйством присматривала только Анна, супруга младшего сына хозяина. И когда следователь предъявил этой особе некую фотографическую карточку, дама вскрикнула и упала в обморок. Поначалу полицейские решили, что жестокое и необычное зрелище поразило молодую женщину – голова жертвы была сфотографирована отдельно. Но затем управляющий имением Роман Сокальский конфиденциально пояснил Рудницкому: господин со снимка несколько раз приезжал сюда погостить. Причем именно в то время, когда супруг Анны отсутствовал. Придя в себя и будучи поставлена перед фактами словно по нотам разыгранными вопросами следователя, женщина призналась в незаконной внебрачной связи с неким Степаном Боровиковым, помощником управляющего проскуровским отделением Южно-Русского промышленного банка. Брак с нынешним мужем – следствие давней договоренности между ее отцом и отцом господина Ржеутского-младшего – был совершен по расчету. Поэтому Боровиков, ее первый возлюбленный, взялся упорно строить карьеру финансиста, чтобы оказаться достойным соперником родовитого и влиятельного дворянина.

Подозрение вполне закономерно пало на супруга Анны, и если бы в то время он оказался не на промышленной выставке в Варшаве, полиция доставила бы ему кучу неприятностей. Других кандидатов в убийцы пока что не было, и полицейское расследование буксовало до тех пор, пока в Ржеутовом Яру не обнаружился еще один обезглавленный труп. На этот раз тело нашли не вблизи имения, а на берегу реки. Голова отсутствовала. Судя по одежде и состоянию тела, убитый явно бедствовал и нередко ночевал где придется. Язвы на теле свидетельствовали о серьезном кожном заболевании – следствии несоблюдения жертвой элементарной гигиены. Отпечатки пальцев, сверенные с картотекой уголовной полиции, совпали с отпечатками некоего Филиппа Гнатюка, грабителя и убийцы. Два года назад, во время очередной вспышки забастовок рабочих в Проскурове, он, воспользовавшись неразберихой в городе, ограбил и убил семью еврея-ювелира – самого Соломона Кушнера, его жену Нехаму Кушнер и семнадцатилетнего Переца Кушнера. Эту зверскую расправу Гнатюк учинил топором, который оставил на месте преступления – орудие осталось торчать в спине юноши. Убийцу нашли быстро благодаря полицейским информаторам. Он был осужден и отправлен на каторгу, откуда бежал и, очевидно, долго пробирался, скрываясь, в родные места.