Итак, постмодерн — это процесс, который, с одной стороны, завершает модерн и утверждает его последний аккорд — нигилистический гипермодерн, с другой же стороны, он предполагает вкрапление архаических элементов в область, выжженную модерном, он ставит вопросы, которые на протяжении всего Нового времени оставались за гранью политкорректности. В этом аспекте постмодерн не исчерпан: на новом витке осмысления он подошел к проблеме премодерна с совершенно новым знаком. Если модерн — это процесс десемантизации и дезонтологизации традиционной системы ценностей, то постмодерн — это напряженная, ироничная, пусть двусмысленная, но все же ревалоризация всего забытого на пороге Нового времени, особенно того, что в это Новое время оказалось нелегальным. Это ревалоризация вытесненного, стыдливо убранного, сокрытого…

В этом смысле постмодерн и его наступление есть событие колоссальной важности: он ультранасыщен и повлечет за собой изменения в структурах исчезающих смыслов. Мы стоим на пороге глобальной консервативной революции, на пороге нового человечества, смены самого антропологического кода. Пока этот процесс отображается игровым, хихикающим образом. Но вспомним, что представляли собой первые ячейки коммунистов, социалистов или фашистов, где политика была перемешана с искусством, футуристами, парадоксалистами, поэтами и художниками-декадентами. Брюсов, Стефан Георге, Готфрид Бенн, Маринетти, Маяковский, Хлебников… Да, начиналось это все смешно — вот только кончилось совершенно не смешно. Это очень несмешная, очень серьезная вещь — «возвращение Великих Времен».

Вот почему отнюдь не случаен интерес современных художников к премодерну вообще и к имперскому проекту, в частности. Характер интереса к архаике переходит сейчас от ироничной стадии, свойственной ультрамодерну, к новой серьезности. И мой покойный друг Тимур Новиков хорошо чувствовал эту серьезность. Его Академия является переходным звеном от модерна к новой проблеме постмодерна как новой аватары премодерна.

«ХЖ»: Если мы рассматриваем Империю как производное от редукции к условиям премодерна, то тогда мы связываем с Империей ценности иерархии, подчинения частного целому. Однако Тони Негри, известный теоретик новой Империи, постулировал обратное. Он говорит о современной Империи как о структуре сетевой, как о последней стадии капитализма, лишенной единого центра, основанной на сложном балансе разных центров власти. Протестует против Империи такая же сетевая по своей структуре «множественность» — «multitude». Отсюда, с его точки зрения, и обреченность Империи — она не может подчинить себе множественность, так как сама имеет сетевую структуру.

А. Дугин: Но что такое иерархичность? Фуко, например, вслед за Ницше понимал всю историю человеческого устройства как баланс, игру власти. В то же самое время любой дискурс строится по законам принуждения. Любая фраза, даже «Я сегодня пойду в кино» или «Хотите выпить кофе?» несет в себе иерархию отношений, субъектно-объектное подчинение и т. д. Человеческая природа сама по себе иерархична — у нас два глаза, а не пятнадцать, мы стоим вертикально, а не горизонтально. А человеческое устройство, в свою очередь, отражается во всей человеческой культуре. Что касается делезовской анархической попытки с помощью ризом или сетей деструктурировать общество, то, в конечном итоге, на практике аналогичные стратегии в реальности лишь создают новую иерархическую модель — возникает контрсистема, которая реорганизует систему властных функций. Любая попытка абсолютной свободы всегда приводит к абсолютной иерархии, стремление освободить все и вся кончается ГУЛАГом и приходом новой элиты на место старой. И это явление не только политическое, но и культурное, религиозное и т. д.

Что касается конкретно Негри, то «Империя», которую он описывает, — это мондиальный, однополярный мир, глобалистский, с американской системой ценностей в качестве главенствующей идеологии, с ультракапитализмом как экономико-философской моделью. «Империя» Негри — это акме ультрамодерна, его апофеоз. Теневая сторона «множества» — эта нигилистическая сторона ультрамодерна, его темная основа, а никак не альтернатива. Можно ли сказать то же самое в отношении «коммунизма» Маркса? Не знаю… Не готов однозначно ответить. Мы, реальные постмодернисты, читаем Маркса по-другому, «справа», если хотите: он для нас пророк экстатической Империи золотого века…

У Негри и «Империя», и «революционный класс множества» суть сетевые структуры, продолжающие, каждая на свой лад, тренды обычного модернизма, лишь доведенные до логического предела в двух версиях — в версии порядка (турбокапитализм мирового правительства) и хаоса (пирсинговые трансвеститы-халявщики и полоумные мигранты Тони Негри). И то и другое — последняя агония модерна. Это все еще XX век и попытки спроецировать его в ХХI век и в бесконечность. Империи XXI века будут иными. Они будут более премодернистскими. Возникать они будут в Черной Африке, Латинской Америке, даже в Европе, где хотя бы есть история, в отличие от США — этого лабораторного и ультрамодернистского эксперимента. Возможно, это будет Евразийская империя, с шаманами и церквями, или империя Исламская, или Китайская. Я уверен, что расцвет империй придет после заката «Империи». Империя как попытка создать мировое правительство с критической ассамблеей сетевиков — это судороги ультрамодерна. Эти судороги уже заглядывают в тот мир, где их не будет, и отсюда появляется элемент макабра в виде Бен Ладена, отключения электричества в Нью-Йорке, эстетических хэппенинговых интуиций «нового мирового порядка» вместе с его критической антитезой, которые истошно вибрируют на пороге того, куда они не попадут. За пределом постистории уже брезжит «le retour des Grand Temps», «время новых империй».

А о какой Империи мы вообще думаем, мечтаем? Империя — это специфическое сочетание универсального и частного. Внутри Византийской империи было много различных царств. Мысль об Империи — это относительно универсальная рациональность. Сетевые структуры в новых империях превратятся в этнос, возникший на основе ассамблеи типовых физических и умственных особенностей: например, может возникнуть этнос из байкеров, футболистов, художников или компьютерщиков. Такие новые этносы, наряду со старыми и классическими, будут включаться в состав новых империй по языковому, географическому принципу, как раньше включались по религиозному. И они принесут с собой особый рационализм. Таким образом, в новых империях истинного постмодерна будет много рациональностей — в противоположность монорациональной «Империи» ультрамодерна. Тем самым будет достигнут премодернистический эффект, когда был многополярный мир с разными рациональностями в основах больших цивилизаций. Теперь это не обязательно будет религиозная рациональность — кто-то (если, конечно, захочет) может обожествить Канта, как сейчас в одной из «новых религий» в Бразилии поклоняются Вольтеру и Руссо.

Дыхание премодерна чувствуется уже в самом возвращении термина «империя». Это возвращение премодерна после модерна порождает специфическую иронию, которую наиболее проницательные люди слышат в этой претензии на становление «нового мирового порядка». Что-то иронично-фашистское можно услышать в словах Буша: «The God said me — strike Iraq». Нельзя сказать, чтобы это было позитивным, но уж точно — до боли знакомо из эпох до Нового времени. Да, пока все это еще пародия, прикрывающаяся лозунгами вроде «свободы» и «демократии», в духе extensive empire Джефферсона (о чем пишет Негри), но это уже что-то явно из прошлого. Буш-младший, душка, знаковый персонаж постмодерна, в своем либеральном фанатизме похож на Бен Ладена, в нем есть что-то безумное и симпатичное. Говорят, он идиот и закодированный синяк, дипсоман… Может быть, после своей отставки он даже примкнет к нашему проекту… Я вижу его марширующим в рядах «Евразии», снова в дупель пьяного…