А можно пройти насквозь и оказаться на чистом воздухе. Там, за кварталом торговых рядов – далеко за грохочущей площадью, вдали от медины, – начинается новая жизнь. Тому, кто прошел расстояние в трезвом уме и здравой памяти, даровано «истинное просветление».

«Райские сады» – так называются те районы. И эта метафора буквальна.

2

«Спутник находится в мертвой зоне...

.............находится в мертвой зоне...»

Марракеш!

Розовые десны старого города.

Белые спутниковые тарелки

зря сканируют небо —

ни дождя, ни фильма небо им не покажет.

Погасла черная теле-кааба.

И город под вечер идет на площадь.

Головы. Головы.

Головы. Головы. Головы.

Голос на башне хрипит и стонет.

Все на молитву! Но голос никто не слышит.

Сотни рук выстукивают барабаны.

Сотни губ вытягивают флейты.

Сотни ртов выкрикивают слова —

и площадь затягивает меня в воронку.

«Что бы вы хотели, мсье? —

слышу возбужденный шепот.

– Qu'est-ce que vous voulez?»

Я отмахиваюсь:

«Не хочу смотреть гробницы Саадитов».

«Не хочу слушать сказки тысячи и одной ночи».

«Не хочу пробовать печень хамелеона».

«Ни будущее, ни прошлое менять не желаю».

«Так что бы вы хотели, мсье?» —

не унимается тип в полосатой джеллабе.

«Можешь мне вернуть „я“?» – спрашиваю.

«Нет ничего проще, мсье!»

Он покорно опускает веки —

виден лиловый узор, которым они покрыты.

«Идем до квартала двойников.

Тому, кто твой, положишь руки

на темя – так, смотри».

Грязные ладони складываются лодочкой.

«И все?» – «Все». Улыбаясь, он

обнажает кривые белые резцы.

«Combien? – Сколько?» – «Сколько

Аллах подскажет сердцу».

Широкая, как жизнь, площадь

стекает в адские трещины улиц.

Утроба города урчит и чавкает.

В темноте на прилавках

все сокровища мира. Но где

полосатый балахон?

Еле успеваю за провожатым.

«Пришли!»

Под коврами, в шерстяном капюшоне

некто уставился в пустой телевизор —

на ступеньке чай, лепешка.

Он подталкивает: «Пора, друг».

Замирая от страха, складываю руки, и —

..................................................

..................................................

«Я – продавец мяты, сижу в малиновой феске!»

«Я – погонщик мула, стоптанные штиблеты!»

«Я – мул, таскаю на спине газовые баллоны!»

«Я – жестянщик, в моих котлах лучший кускус мира!»

«Я – кускус, меня можно есть одними губами!»

«Я – ткач, мои джеллабы легче воздуха!»

«Я – воздух, пахну хлебом и мокрой глиной!»

Теперь, когда меня бросили одного посреди медины, я с ужасом понял, что я – это они: продавцы, погонщики, зазывалы, нищие, ремесленники, бродяги; что я смотрю на мир их черными глазами; вдыхаю дым кифа их гнилыми ртами; пробую мятный чай их шершавыми губами; сдираю шкуру с барана их заскорузлыми руками; что мне передалась тупая поступь старого мула; то, как зудит лишай на бездомной кошке. Я хотел найти себя, но стал всеми! Стою – и не могу сойти с камня...

........................................

В этот момент вспыхивают экраны —

спутник вышел из мертвой зоны!

И город отворачивается к телевизору.

А я застыл посреди базара

и не понимаю: кто я, что со мной?

«Мсье! – слышу над ухом строгий голос.

Это говорит офицер, патрульный. —

Ваши документы, мсье!»

– Мне кажется, что я не существую...

– Кому кажется, мсье?

Стена, выходящая в море, кричит о любви.

«Romeo, ti amo! Ritorna da me! Julietta».

«Ermanno, perdonami, ti amo!»

«T.a.! by Lucia».

«Giuseppe+Katarina 4ever!!!»[2]

Крошечный Галлиполи раздираем шекспировскими страстями. Ближе к ночи, когда с моря налетает ветер и суетливо обшаривает, охлопывает, отряхивает город – слышно, как в тесных переулках «Ромео» выкликает «Джульетту». Как тарахтит мотороллер «Меркуцио». Как насвистывает «Бенволио».

Священник за чашкой кофе смахивает на отца Лоренцо. Допивает, поднимается по ступенькам собора Святой Агаты. Колокола, время службы.

В соборе – почти все жители старой части города. Все по-семейному – слева «Монтекки», справа «Капулетти». Посередине нейтральная публика. Что-то вроде родительского собрания – или собрания профкома – только с детьми и домашними животными. Одна тетка даже притащила горшок с цветком, и он стоит в проходе под ногами.

Сидя на лавках, обмениваются впечатлениями за день. Обсуждают – через ряд – новости. Переругиваются. Тут же снуют дети, затевая на ходу игры. Наконец отец «Лоренцо» поднимается, кивает. Своды оглашаются нестройным хором мальчиков – в белых, как ночные рубашки, балахонах. И собрание затихает, принимает благочестивые позы.

Я вижу, как вдоль иконостаса крадется кошка.

...Галлиполи находится в Апулии, на внутренней стороне каблука. Лицом на зеленое Ионическое море. Новая часть города вытянулась вдоль берега и любопытна только своими узкими песчаными пляжами. В остальном это обычный итальянский городишко с неизбежной Via Roma посередине – и пыльными пальмами.

Другое дело старая, историческая часть Галлиполи. Citta Veccio умещается на острове размером с Дубровник – и лежит в море напротив материковой части. Остров соединяется с большой землей через мостик. Он короткий, не больше ста метров.

Но пропасть между старым и новым городом – как между Китай-городом и Тверской – огромна.

На острове жили греки – и называли город Kali polis, «Красивый город». То есть, по-нашему, Красногорск.

От греков остался на берегу древний каменный фонтан, лохань для источника. Потом Галлиполи перешел римлянам. В 252 году до н. э. те устроили здесь военную базу. Следом пришли византийцы, потом – в 915 году – город захватили на тридцать лет сарацины. Это от них в Галлиполи привкус Азии. Далее хозяева менялись согласно всемирной истории, но торгово-портовое значение Галлиполи при всяких королях и сатрапах оставалось неизменным. Пока наконец не пришел век салентинского барокко – и городки Апулии не зацвели его каменными розочками.