Но там не спешат оглашать «черные списки».

Вдруг пригодится?

Зимой Венеция – город между землей и небом. Между водой и камнем. Город, который заполняет пустота туманных площадей, причалов. Где воду не отличишь от неба и земля выскальзывает из-под ног.

Начинает свободное плавание.

Зимой в Венеции тишину слышно. Морская утроба города издает звуки – чавкает, икает. Срыгивает и облизывается. Сплевывает. Так, словно пережевывает вечную субстанцию, жвачку. Ту, что поэты иногда называют «временем».

Зимой в Венеции видно идеальную геометрию площади Сан Марко, зал балетного училища. Все остальное время она забита танцорами – туристами. Только зимой в Венеции встретишь настоящих венецианцев. Они носасты и глазасты и одеты в длинные черные пальто, под которыми, уверен, спрятаны крысиные хвосты. Прохаживаясь по улицам, неодобрительно поглядывают. Зима – их время, хозяйское. Мы тут лишние.

Когда я выхожу на палубу, старуха кричит из салона: «Porto!!!» – «Дверь закрой!»

Только зимой в Венеции встретишь настоящие похороны. Мы застали отпевание в соборе Дзаниполо зябким зимним утром.

«Они называют его доктором, он был писатель», – говорит привратник.

Гроб выносят из храма. Венецианская аристократия расходится по барам, чтобы пропустить стаканчик памяти усопшего. И я остаюсь в соборе один. Я вижу картины, одна из них мне нравится особо. Это святой Христофор, перевозчик через реку. Его лицо неуловимо знакомо, кого-то напоминает. И я понимаю, что видел его только что, в толпе провожавших писателя.

Да и остальные жители Венеции тоже здесь, на картинах.

...Гроб заносят на похоронную лодку. Она, украшенная белыми цветами, давно готова и медленно отчаливает в сторону кладбища Сан Микеле. Переодетые в современное платье, дожи и догарессы на секунду умолкают, провожая лодку взглядами. После чего снова принимаются за разговоры. Они пьют и улыбаются, даже шутят. Острят.

Время от времени тревожно поглядывая на канал.

«Туда, куда писатель поканал».

Констанца, второй по величине город Румынии, расположен на берегу Черного моря. По неплохим дорогам можно добраться сюда за три часа из Бухареста. Или на поезде, что при чудовищном трафике в столице сделать гораздо проще.

Я оказался здесь в составе группы литераторов, приглашенных на Международный фестиваль. Чтения проходили в столице, но закрытие организаторы решили провести в Констанце. И на двух автобусах нас привезли в этот город.

В Констанце – тогда еще греческом городе Томы – отбывал с 8 по 17-й год нашей эры ссыльный срок римский поэт Овидий. Собственно, это единственное понастоящему знаменитое литературное место в Румынии. Хотя в том, что поэтический фестиваль устроили в месте ссылки, имелась доля абсурда.

Как мне вскоре пришлось убедиться, абсурд есть неотъемлемое свойство румынской провинции.

Овидий умер в этих краях, могила его неизвестна. Огромный памятник из черного металла возвышается на центральной площади города в окружении полуразрушенных ремонтом фасадов. В створе переулка торчит минарет мечети. Европа – Азия, Запад – Восток. Античность – варварство.

Об этом, в сущности, писал поэт в «Тристиях».

Мечеть Махмудийе построили в 1910 году, здесь восседает муфтий мусульман Румынии, которых по Черноморскому побережью – до 55 тысяч, между прочим. На полу мечети лежит самый большой в Восточной Европе ковер, подарок турецкого султана.

Вход в мечеть платный, что меня поначалу сильно возмущает. Но потом оказывается, что в стоимость входит посещение минарета.

С высоты птичьего полета – 50 метров! – весь город как на ладони: когда-то роскошный, а теперь обшарпанный и пыльный. Уютный и запущенный. Продуваемый ветрами и тишайший. На великолепных ампирных фасадах – гипсовые львы. Нежные, в пятнах больной эпидермы, кариатиды. На крыше особняка, за трубой, я различаю в бинокль группу товарищей цыганского вида. И понимаю, что там, наверху, у них стойбище, лежбище. Особое место жительства.

И море, мутное море, которое охватывает кольцом городские окраины, – его видно тоже, до бесконечности.

Церемония закрытия фестиваля обещала быть долгой и скучной. Мы (русский поэт из США Андрей Грицман и я), отбившись от группы, решили познать город своим чутьем и разумом. В местной лавке мы берем вина, чтобы выпить на набережной. Но в магазинах нет штопора. Обходим подворотни и натыкаемся на деревенское жилище внутри обычной советской новостройки. Пожилая женщина, похожая на Чезарию Эвору, кормит за забором собак. Мы показываем знаками, что ищем, и она охотно выносит штопор и даже стаканы. Пир решено устроить прямо здесь, на клумбе. На трех языках она рассказывает свою жизнь, судя по всему, печальную. За происходящим из подворотни наблюдает мужичок в трениках и пиджаке на голое тело.

«Это Атанасий», – говорит Эвора.

«Иди к нам, Атанасий».

Атанасий делает из вина «шприц», плеснув в стакан воды. Русский, немецкий, французский – за разговором на трех языках время летит быстро, мы начинаем сильно опаздывать. Покончив с бутылкой, решаем вызвать такси до «Олег Дановски опера-балет». Туда, где заканчивается церемония.

«Такси цап-царап», – грозит Эвора. И отряжает нам в качестве проводника Атанасия.

Тот сажает нас на рейсовый автобус. Добропорядочный американец, Андрей Грицман, порывается заплатить за проезд. Атанасий машет руками: «Одну-две можно бесплатно». И мы едем. Мимо проплывают облупленные виллы и бетонные пятиэтажки. Куски древних стен, осколки амфор. Фрагменты набережной.

Судя по времени, теперь мы рискуем опоздать даже на автобус до Бухареста. И остаться в этом милейшем городе навсегда. Но Атанасий невозмутим. Он машет рукой в сторону здания, похожего на советское ПТУ где-нибудь в Электроуглях. Благородно отказывается от денег, желает удачи.

«Олег Дановски опера-балет?»

Дежурная отрывается от кроссворда: «Репетиция закончилась, ваши уехали».

Как уехали? Какая репетиция?

В зале две девушки действительно делают балетные взмахи. Вокруг стулья, много стульев. «Олег Дановски опера-балет?» – рычит доктор.

Балерины недоуменно улыбаются, кивают.

Такое впечатление, что ты оказался в пьесе Ионеско.

Однако ларчик отрывается все-таки просто.

Это репетиционный корпус, а не сам театр.

И мы тратим еще полчаса, чтобы отыскать оригинал, подлинник.

Уже смеркалось, трещали цикады, когда мы наконец вышли к фасаду. Вдоль театра по лавочкам скучали рельефные румынки и никуда не спешили. Тянули пиво и кофе. Сунувшись в зал, мы увидели, что церемония только началась – поскольку организаторы, как и румынки, тоже никуда не торопились.