Ошуюю – Серёга. Одесную – Вася Рубль. Подпирают. Мне – если падать, то – лишь назад, на спину, или вперёд, носом в тарелку. Надеюсь, не придётся. Вася с Украины. Из Любара. Раньше я и не слышал о таком городе. Теперь вот знаю. С нашего курса этот Вася. С нашей кафедры. Тоже славяно-финской археологией занимается. Мечи, кольчуги, копья, стрелы, фальшионы. Диплом на эту тему собирается писать. Тоже у Скальда, как и я. Славный парень. Похож немного на Дина Рида, лицо только круглее. Синеглазый. Чернобровый. Скромный, но, как Серёга, не «застенсивый». Девушкам нравятся такие, признавались. Как над Серёгой, девушки над ним не измываются. Но, правда, просят иногда его, как и Серёгу, что-нибудь сказать, произнести какое-нибудь слово. «По-хохлацки». Произносит. «Мижповерховий дротохид». Девушки даже не смеются – вот как они от парня млеют, или от парубка, от хлопца. Когда он представился мне по имени – нормально, Вася и Вася, когда назвал свою фамилию, подумал я, что – прозвище. Ну, это ладно, я уже привык. Рубль и Рубль. Вася, Вася. Служил со мной на флоте Петя Гривенник, родом из Кемеровской области. После Вася рассказал мне, что у него была подружка, одноклассница, любимая, хотели даже пожениться, так у неё фамилия – Копейка. Хорошая бы получилась семья. Жена бы мужа «берегла». Но не сложилось. Вася приехал в Ленинград, с первого захода поступил в университет. Неверная Копейка, устроившись в родном ей Любаре в какой-то магазин продавцом, тем же летом, когда Вася успешно сдавал вступительные экзамены, вышла замуж за «третьего секретаря горкома партии». Случается.

Был Вася в прошлом году с нами на раскопках курганно-жальничного могильника в Волосовском районе Ленинградской области. В Бегуницах. Малым составом. Человек восемь. Вместе с Александром Евгеньевичем и Надеждой Викторовной. Снимали полдома, полхалупы ли, у дяди Пети, чуваша, родом из города Цивильска. Александра Евгеньевича и Надежду Викторовну «из почтения к учёности и уважения к возрасту» разместил дядя Петя в «горенке», за занавеской. А остальных, по его словам, «ребятню», – в прихожей. Сам дядя Петя ночевал в дровянике, «с курицами и поросями», как говорил он, хотя никаких куриц и «поросей» у него в хозяйстве не имелось; только собака по кличке Цыган, редко покидающая свою будку. Раскладушки наши, моя и Васина, стояли рядом из-за тесноты, одна к другой. Я ложился и поднимался с одной стороны, Вася – с другой. Проснётся Вася утром, с закрытыми ещё глазами шарит рукой под раскладушкой и бормочет полусонно: «Де ж мои шкарпетки?» – «Что-что?» – спрашиваю. Скажет: «А, вот они… Носки по-кацапски». Заговорит по-своему, я – как глухой. «Залупивка», «спалахуйка», «кишеня», «стрыпыздик», «пидсричник», «цюцюрка», «пидрахуй». Господи помилуй. Девушкам на ушко бы шептать такое. Перейдёт на русский – без акцента. Ну, думаю.

Про чертёжниц наших Вася выражается: «Ох, яки гарны дивчины». И мне понятно: краше некуда, так хороши, мол.

Курган раскапываем с ним – это не нынче, а тогда же, – прошу его, по-своему, дескать, по-украински, побалакай, двуязычный. «О чём?» – спросит. «Да хоть о чём», – скажу. Балакает. Хоть плачь. Я его слушаю – как соловья. Или – как чужеземца, не то поляка, не то австрияка.

К слову, многие курганы в Бегуницах, «богатые», до нас уже были копаны, шурфованы. Не специалистами – грабителями. Потрошить их в поисках ценностей чуть ли не сразу после погребения начинали. На наш взгляд, там и разжиться было нечем. В те времена считали по-другому. Тогда и бусы бронзовые были роскошью. Конечно. Кольца височные. И фибулы. И перстеньки. Если не для себя, не для дитя, не для возлюбленной, так можно было и продать, и обменять на что-нибудь. Доходно. Ну, вот и думай, люди не меняются. Что им «священное, святое»?

Большой, для этой группы могильников – шесть метров в диаметре, около двух с половиной метров высотой, – курган как-то в одиночку раскапывал. Захоронение двенадцатого века. Вижу, что копаный, – вмятина на макушке, яма неглубокая. Давным-давно, думаю, потревожен. Характерно. Осесть так не мог. Расплыться не даёт обкладка каменная. Как оказалось – гнездо стрелковое во время войны в нём, в этом кургане, какой-то фриц себе устроил. Не только, получается, гнездо, но и могилу. Помятый термос, простреленная каска, ремень с бляхой и с надписью на ней: Gott mit uns, сапоги, в одном сапоге алюминиевая складная ложка-вилка с выцарапанными на ней буквами GWG, в другом нож, в металлических проржавевших ножнах, с эбонитовой рукоятью, с маленьким белым алюминиевым одноглавым орлом на ней, опасная бритва и алюминиевая же расчёска. Полуистлевшее сукно от формы. И пуговицы. Жетона не было. Не нашлось рядом и винтовки, автомата или пулемёта, что с ним там было, – из чего-то же стрелял. Не так же просто он уединился. Возможно, тогда ещё всё – оружие, жетон – и забрали, сразу после боя. Немцы, скорей всего. Может, и наши. Останки мы, археологи, без почестей – потому что бывший непримиримый вражина, нагло заявившийся к нам, и палил он из укрытия не по воробьям или по курицам, а по нашим советским солдатам, – но уважительно перезахоронили около кургана. А то «устал» отстреливаться, «сидя» из гнезда. Я без иронии – серьёзно. Что с ними, с останками, потом будет, не знаю. Александр Евгеньевич сказал, что сообщит куда-то – куда следует. Там разберутся. Уже, наверное, разобрались, решили что-то, я не в курсе. Дело международное – не шутки. Ну и по нравственным причинам – мы ж не фашисты.

А дядя Петя, у которого мы снимали «угол», был на фронте связистом. После победы домой, откуда призывался, в свой Цивильск, не поехал. То ли было некуда и не к кому, то ли по другой какой причине, нам не докладывал, не признавался. Остался здесь, в Бегуницах, где его когда-то «шваркнуло шибко пулей-дурой под лопатку» – может, этот окопавшийся в кургане древнерусском фриц как раз и «шваркнул», – женился на какой-то Айно, «колхознице, карелке», с которой познакомился он, молодой связист, ещё во время войны, «уже три года нет» которой, «унёс на кладбище любезную». По ней «скучает, но теперь уже тихонько – время правит». Электриком в совхозе работал дядя Петя. «До пензии дотягивал. Дотянул. Получаю». Любимые его присказки: «Сапоги дорогу знают», «медведь – тайга», «я не бес, ты не балбес». Везде вставлял, где надо и не надо. Его право, замок на рот ему не навесишь.

На той же улице, наискосок, жил – и до сих пор, может, живёт – предатель, бывший полицай, из местных. Чуть ли не каждый день