что подчиняет себе и видоизменяет многовековые камни, с такой ласковой, но твёрдой и уверенной силой. С той властной силой коей обладает женщина над мужчиной. Саша однажды сказал, что морская вода и камни на берегу – это любовники, поразительно похожие на них. Лидия аж захлопала в ладоши, так понравилось сравнение.

Саша загляделся на музыкальные темно-синие волны. Море успокоилось и отдыхало. И Лидия, как всегда, повторяла настроение воды.

Она сидела на огромном валуне, обхватив колени, и выглядела совсем девочкой. Лицо было задумчиво и мечтательно, она была в одном из своих миров. Саша вздохнул, поместив в себя горечь и разочарование. Ему не было места в ее мирах, она никогда не рассказывала каково там. Так же жутко и сюрреалистично как в его собственной голове? Или же мир Лидии – это райский остров, где властвуют красивые тропические птицы? Или же тихий водопад, вечной песней которого является журчание воды, сравнимое по услаждению ушей только с тишиной?

Саша часами мог гадать, что творится в голове Лидии. Он не был уверен, что хочет когда-либо разгадать ее.

Да, они с Лидией сидели возле ее могилы и говорили о мечтах, которые частично сбылись.

Ветер танцевал в волосах Лидии, Саше казалось, что он мог смотреть на это безумие вечно. Она же смотрела на море.

– Скажи, дорогой, у тебя есть мечта? – Лидия собрала волосы в руку и посмотрела на него своими чистыми глазами, в которых он впервые узрел Бога.

Ты. Обладать тобой.

Именно это он хотел произнести, но что-то в тогдашнем море указало ему, что говорить так в данный момент избито и пошло. Он ответил:

– Да, я мечтаю стать великим художником.

– Как мило. А я мечтаю о бессмертии.

Саше показалось, что море заштормило, когда она это произнесла. Огромная волна едва не унесла Лидию с валуна. Возразило море или выразило одобрение?

– Твоя мечта реальна, в отличии от моей – продолжала Лидия, словно не заметила буйства волны, море не пугало ее ни при каких обстоятельствах. – Ты способный художник, если постараешься, то прославишься. Начни писать обнаженных женщин, мой тебе совет. Едва ли твои морские пейзажи кого-то удивят, век Айвазовского прошёл. А разврат будет в моде всегда, просто поверь.

Сашу это позабавило.

– Я бы мог нарисовать обнаженную тебя, мы бы прославились в веках, – облизнулся он, вообразив это.

– Как в "Титанике"?

– Типа того.

– Так ты в самом деле напишешь мой портрет?

– Ну это не так просто, это ж не один час. Нас могут увидеть.

– Ну и пусть видят. Что с того?

– Ты будешь голая, нас не поймут правильно.

– Какой же ты дурень! Иногда это становится совершенно невыносимым. Ты можешь хоть иногда думать о чем-то другом? Я прошу тебя написать обычный портрет. Самый целомудренный. Может быть тебе удаться обессмертить нас. Я верю в тебя, Саша.

Он отвёл взгляд, потому что сам Саша в себя не верил. Он не сможет написать портрет Лидии, Саша чувствовал, ему было горько это осознавать, но ничего не поделаешь. То ли, потому что она слишком прекрасна, и Саше не под силу передать совершенство ее образа. А может оттого, что он так сильно любит и не сможет подойти к работе профессионально.

Нужно было как-то ей отказать, но Саша не знал, как это сделать, не уронив себя в глазах Лидии. Она впервые в жизни сказала, что верит в него, ее глаза так загорелись этой идеей…

– Да, давай, я давно хотел предложить, – Саша расправил плечи. Он не решился отказать Лидии и убеждал себя, что вдохновение придёт во время работы.

Лидия была безмерно очаровательна, когда сидела на валуне дикого пляжа в простом белом платье. Волосы развевались на ветру, грудь тяжело вздымалась от волнения. Это действительно мог быть шедевр, Саша старался и после каждого раза, когда она позировала ему, уставал так, словно не водил невесомой кистью по холсту, а по меньшей мере разгружал вагоны.

Наконец Саша объявил портрет законченным. Он понял бессмысленность своего желания улучшать его до бесконечности.

Павел сказал, что поза походит на памятник русалочки Андерсена в Дании. Вадим заметил, что поза, слишком открытая для русалочки из Дании, та, словно как бы зажата, у него возникли ассоциации с мифологической Цирцеей. А Саша видел в своей картине только Лидию, оскорбляясь, что его подозревают во вторичности.

Его главным цензором была сама натурщица. Лидия придирчиво посмотрела на картину, пробормотала рассеянные похвальные слова, и забыла о ней.

Саше был сражён наповал, жизнь теряла смысл. Это был крах его таланта, крах всего…Тщеславие Лидии передалось ему, Саша рисовал старательно, получалось похоже, у него начала появляться надежда, что он все-таки сумеет. И вдруг…

Скупая похвала Лидии ранила его сильнее самой злостной критики. Она считает его ничтожеством и жалеет. Да разве он в самом деле не жалкое бездарное ничтожество?

Теперь он вглядывался в картину придирчиво, выискивая недостатки. Каленым железом жгло осознание того, что он бездарен и недостоин Лидии. Она скоро поймёт это, если уже не поняла, и разлюбит. И как Саше с этим жить? Он возненавидел свою картину, отказался повесить ее в доме, несмотря на уговоры Павла.

– И все-таки как тебе удалось так передать Лидию? – Павел осматривал картину, часто моргая, словно его сразил нервный тик. Такая привычка была у него с детства и жутко раздражала Лидию. – Так мог бы изобразить ее я, например. Она моя, и я люблю ее. Но как же ты смог увидеть эту особую прелесть лица моей Лидии?

Саша хмуро молчал, его глаза кричали брату, что он идиот. Никогда Саша не верил, что Лидия-таки выйдет за Павла. Такая особенная женщина не может кончить свою жизнь свадьбой с Павлом как героиня скучного романа викторианской эпохи. Павел не подходит ей, он какой-то нудный, Лидия сама сто раз говорила. Лидия создана для Саши, для его жаркого сердца, сильного тела, всепоглощающих любви и страсти. Саша также говорил ей об этом сто раз. К сожалению, цвет своей помады Лидии выбирает куда придирчивее, чем мужа.

В голову Саши никогда не приходили мысли, что его связь с Лидией является подлостью по отношению к родному брату. Его любовь была выше всех законов мироздания, она была достойна любых жертв как со стороны Саши, так и в отношении других