– Ну и как он тебе? Как он себя вел? Даррил Ван Хорн.

– Должна тебе сказать, он болтал о самых обычных вещах. И все время брызгал слюной. Было трудно понять, можно ли воспринимать серьезно некоторые вещи – понтонный мост, к примеру. Он сказал, что емкости, если это так называется, выкрасят в зеленый цвет и они будут хорошо сочетаться с болотной травой. И теннисный корт будет зеленым, даже изгородь. Корт почти готов, он приглашал нас всех приехать поиграть, пока не испортилась погода.

– Кого всех?

– Всех нас: тебя, меня и Джейн. Оказалось, он очень интересуется нами, и я рассказала ему немного, то, что известно всем, – о наших разводах, о том, как мы нашли друг друга, и так далее. И особенно о том, как ты нас поддерживаешь. Я в последнее время не вижу, чтобы Джейн нас поддерживала, по-моему, она ищет мужа за нашей спиной. Я не имею в виду этого ужасного Неффа, никоим образом. Он замучен детьми и Гретой. Господи, неужели дети не мешают? Я со своими до сих пор жутко сражаюсь. Они говорят, что меня не бывает дома, а я пытаюсь объяснить этим маленьким негодникам, что зарабатываю на жизнь.

Александре не стоило сходить с ума из-за встречи Сьюки с этим Ван Хорном, из-за встречи, которую она хотела предугадать.

– Ты рассказала ему о нас все эти гадости?

– А что, говорят гадости? Откровенно говоря, Лекса, я не даю сплетням прилипать ко мне. Выше голову и старайся думать: «Идите к черту», – вот как я имею каждый день эту Портовую улицу. Нет, я, конечно, ничего такого не говорила. Я была, как всегда, осмотрительна. Но он действительно казался очень заинтересованным. Мне кажется, ему нравишься ты.

– Ну, а мне он не нравится. Ужасно не люблю такие смуглые лица. И не выношу нью-йоркских нахалов. И выражение его лица не соответствует тому, как он говорит, или голосу, или чему-то еще.

– Я нахожу это очень привлекательным, – сказала Сьюки. – Его неловкость.

– Что он сделал неловко, пролил ром тебе на колени?

– А потом слизал его. Нет. Просто то, как он переходил с места на место, показывал мне свои безумные полотна – у него на стенах, наверное, целое состояние, – а потом свою лабораторию и немного поиграл на рояле, кажется, это было «Mood Indigo», музыкальная шутка в размере вальса. Потом на улице он бегал так, что одна из задетых им кирок чуть не ударила его в подмышку, он хотел узнать, не желала бы я осмотреть окрестности из купола особняка.

– Ты ведь не пошла с ним в купол! Не в первое же свидание.

– Детка, ты заставляешь меня повторить. Это было не свидание, это было задание.Нет, я подумала, что уже достаточно, знала, что пьяна и с меня хватит.

Она замолчала.

Прошлой ночью был сильный ветер, и в это утро Александра увидела в кухонное окно, что березы и виноградная лоза сбросили листву, а в воздухе разлился какой-то новый свет, такой голый, серый, недолгий свет зимы, обнажающий рельеф земли и приближающий соседние дома.

– Он казался заинтересованным, – говорила Сьюки. – Не знаю почему, даже слишком охотно шел на откровенность. Для маленькой местной газеты. Как будто…

– Продолжай, – сказала Александра, касаясь лбом холодного окна, словно давая своему жаждущему мозгу пить свежий далекий свет.

– Интересно, неужели его дела идут так успешно или это просто болтают? Если это действительно так, может, у него есть собственное производство?

– Хорошие вопросы. А что он спрашивал о нас? Или, точнее, что ты решила ему рассказать?

– Не знаю, почему тебя это так беспокоит?

– Ни капли не беспокоит. Вовсе нет.

– Понимаешь, я ведь не обязана перед тобой отчитываться.

– Ты права. Я невыносима. Продолжай, пожалуйста.

Александра не хотела, чтобы ее плохое настроение захлопнуло окно в другой мир, который открывала ей Сьюки.

– Ну, – ответила Сьюки с мукой в голосе. – Я рассказывала, как нам хорошо вместе. И что мы предпочитаем женское общество мужскому и так далее.

– Это его задело?

– Нет, он сказал, что тоже предпочитает женщин мужчинам. Что они существа гораздо более высокоорганизованные.

– Он сказал «высокоорганизованные»?

– Что-то вроде этого. Слушай, дорогая, я должна бежать. Честно. Нужно взять интервью у руководства комитета по поводу Праздника урожая.

– В какой церкви? – Александра закрыла глаза и увидела радужный зигзаг, как будто бриллиант в невидимой руке гравировал темноту по электрической параллели стремительным мыслям Сьюки.

– В унитарной. Все другие считают этот праздник языческим.

– Можно спросить тебя, как ты сейчас относишься к Эду Парсли?

– Как обычно. Милый, но далекий. Бренда такой невозможный педант.

– Он говорил, в чем она так невозможно педантична?

Между ведьмами существовала некоторая сдержанность в обсуждении сексуальных вопросов, но Сьюки нарушила и этот запрет, признавшись:

– Она ничего для него не делает, Лекса. И до того, как пойти в духовное училище, он вел довольно беспорядочную жизнь, так что знает, что теряет. Он до сих пор хочет уйти и присоединиться к Движению.

– Поздно. Ему за тридцать. Движению он не нужен.

– Он это знает. Презираетсебя. Ну не могу же я все время ему отказывать, он такой жалкий, – воскликнула Сьюки протестующе.

От природы они обладали целебной силой, и если общество обвиняло их в том, что они разбивают супружеские союзы, вступая в разрушительную связь, затягивают узел, который приводит к импотенции или эмоциональной холодности внутри семей, кажущихся крепкими в своих домах с темными окнами под прочными крышами, и если мир не просто обвинял, но сжигал их заживо языками негодующего общественного мнения, то это цена, которую они должны были платить. Это было их главное инстинктивное стремление – желать исцелить, поставить припарки покорной плоти на рану мужского желания, подарить его скованному духу восторг созерцания того, как ведьма выскальзывает из одежды и ходит нагая по комнате мотеля среди безвкусной мебели. Александра отпустила молодую женщину, продолжающую служить Эду Парсли, без слова упрека.

В тишине своего дома, оставшись одна без детей еще на два часа, Александра боролась с депрессией, шевелясь под ее тяжестью, как медлительная и уродливая рыбина в морской глубине. Она чувствовала, что задыхается от своей ненужности и бесполезности этого фермерского дома постройки середины девятнадцатого века, дома с затхлыми тесными комнатами и запахом линолеума. Чтобы поднять себе настроение, она подумала о еде. Все сущее, даже огромные морские слизни, питается; питание – это жизнь, и зубы, и копыта, и крылья эволюционировали за миллионы лет маленьких кровавых битв. Она приготовила себе сандвич с кусочками грудки индейки и латуком на куске диетического хлеба с отрубями, все это было привезено утром из малого супермаркета «У залива» вместе с чистящим средством для посуды «Комет и Калгонайт» и свежим номером «Уорд». Множество утомительных шагов, которые ленч включает в себя, почти сокрушили ее – нужно взять мясо из холодильника и распечатать упаковку, найти майонез на полке, где он прячется среди банок с джемом и салатным маслом, разорвать ногтями упаковку из пластика на головке латука, выложить все эти ингредиенты на стойке рядом с тарелкой, достать нож из ящика стола, чтобы размазать майонез, найти вилку, выудить длинное копье маринованного огурца из широкой банки, где семена замутили зеленую жидкость, а потом приготовить кофе, чтобы перебить запах индейки и огурца. Каждый раз, когда она клала обратно на место в ящик маленькую пластмассовую мерку для кофе, несколько кофейных зерен скатывалось в щель; если бы она жила вечно, эти зерна превратились бы в гору, цепь темно-коричневых Альп. Везде в этом доме ее окружал неистребимый налет грязи: под кроватями, за книгами, между позвонками радиаторов. Она убрала все продукты и посуду, утолив голод. Навела порядок. Почему необходимо спать в кровати, которую надо убирать, а есть в посуде, которую надо мыть? Хорошо было женщинам инков. Александра действительно была, как сказал Ван Хорн, высокоорганизованным существом, роботом, рассчитывающим каждое привычное движение.