Она хлопает длинными ресницами, открывает рот, закрывает.

– Тогда я уйду! – пытается она сделать шаг, но я нажимаю на коленную чашечку с двух сторон пальцами, и она падает прямо на пол, негромко ахнув, а я уже не соображаю, тону в ее запахе, собственной похоти, готовый исполнить все, о чем фантазировал.

Она собирается подняться. Но я успеваю схватить ее хвост и притянуть к себе. Посмотреть на губы, мягкие, нежные, такие розовые, что в ушах звенит, голос пропадает.

– Не уйдешь, потому что тогда я заявлю на тебя. Подниму все документы и начну шантажировать. И твой любовник или муж больше не увидит тебя. Не молчи! Отвечай, кому ты сказала, что любишь! Ты меня должна любить, поняла, меня одного, только меня, – дергаю ее к себе и накрываю губы, языком проскальзываю внутрь мягкого рта, ласкаю нёбо, пытаюсь ввязаться в бой, хочу дать понять, что не отступлю, что хочу видеть ее вот такой же, на коленях, обнаженной. Принадлежащей только мне.

Может быть, поэтому тяну руку к груди, сжимаю холмик. Она тут же взбрыкивает и вырывается.

– Найдите себе другую, меня это не…

– Ева, кто это? Кому ты сказала, что любишь? – требую ответа, и она тоже срывается.

– Сыну, Харитон Геннадьевич! Сыну!

Что, твою мать?.. Какому еще сыну? И чей у нее сын? Где отец сына?

Она пытается уйти, а у меня в горле пересыхает.

– Сыну? У тебя сын? И где же он?

– На сборах в Англии.

Ого…

– Ты сказала, что у тебя кредиты…

– Слушайте! Я ваш повар. Именно для этого я здесь! Хотите уложить меня в постель, придется изнасиловать, а иначе даже не мечтайте, но ведь даже этого у вас не получится…

– Это еще почему?

– Не догоните, – дергает она бровями и напоследок говорит, шокированному такой бестактностью по отношению к бедному инвалиду – И идите поешьте. Я, конечно, рада, что вы начали читать, но не тратить же на эту всю ночь.

– Так мне было интересно, что случилось, когда с Жанны слетели розовые очки.

– Она столкнулась с жизнью, – сказала она, скрывшись на кухне, а я остался в столовой. Раздумывать, что говорила она совсем не о Жанне. Может быть, в этой истории есть схожие черты?

Ева выносит поднос, уставленный двумя блюдами. Суп пюре с гренками – обожаю его. Рыбу с овощами. Я вдыхаю запах блюд, чувствуя, как во рту скопилась слюна, а затем поднимаю взгляд на Еву, что принесла еще чайник и чашки на подносе.

– Хочешь кредит закрою, какая там сумма?

Она иронично усмехается.

– Даже не могу предположить, что такой самаритян, как вы, попросите взамен. Наверное, чтобы я душу вам продала?

– Было бы неплохо, но лучше в придачу с телом, – не стал отпираться я. Да, мне не нравится, что у нее сын, и я даже предположить не могу, во сколько она его родила, но мысль владеть ее телом, покушаться на эти губы каждый день при первой подвернувшейся возможности… Даже думать об этом сложно. В паху тут же тянуть начинает.

Но тут Ева смеется. Искренне, но грустно.

– Вы что же думаете, что если бы я не захотела, я бы не решила проблему таким образом? Вы думаете, я не знаю, что красива, или что меня хочет каждый второй кабель? Только знаете, что, плевала я на ваши желания. Я хочу быть сама себе хозяйкой. Не зависеть больше ни от кого.

Ох уж эта эмансипация…

Она уходит, а я вспоминаю вчерашний разговор о свободе. И от кого же ты зависела, моя Ева? От меня не надо зависеть, надо мне принадлежать.

Беру телефон и набираю нужный номер.

– Марк? – он тут же взял трубку. – Пусть этот твой спец по ногам приезжает.

– Ты серьезно? Серьезно?! А что случилось? Ну неважно. Главное, что ты решился. И это очень правильно. – радуется так, что тошно. – Да, да, я сейчас ему позвоню. Прямо сейчас.

– Марк, заткнись и просто набери его, и не смей никому говорить. Не хватало мне тут команды поддержки. Все. Жду.

Ну что ж, Ева. Придется тебя догнать. И разрушить раковину, построенную ублюдками. А когда я узнаю, кто тебя обидел, я лично выбью ему мозги.

Глава 23. Ева

Мне надо уходить. Прямо сейчас собрать вещи, выйти за дверь и исчезнуть. Однажды у меня получилось, так может снова пора это сделать. Но я все еще здесь. Я все еще стою у плиты, режу лук для овощного рагу и с каким-то трепетом слышу, как в тренажерном зале матерится Харитон. Нет, я не получаю удовольствия от того, что ему больно. Но сам факт того, что он решился на занятия, на попытку оторвать свою задницу с кресла, дает понять, что теперь у него появился стимул. Стимул жить.

Повернулась, чтобы достать из холодильника перец, и наткнулась на свое отражение. Неужели обыкновенная женская красота может дать этот стимул. Желание нагнуть, снять одежду, раздвинуть мои ноги, неужели обыкновенная жажда неизведанного может дать подобный толчок. Ведь он не знает меня. Не знает, через что я прошла, не знает, какой занудой я могу быть. Все это он восемь лет назад терпеть не мог, а теперь, стоило ему взглянуть на красивую мордашку, длинные ноги, все это позволяет случиться подобному. И это, мать его, злит! Злит, что в юности я билась над тем, чтобы он меня заметил, чтобы полюбил, просто был рядом, но ему было плевать, потому что красотой я не отличалась, более того, была противна сама себе. Но стоило стать мисс длинные ноги, как он готов из штанов выпрыгнуть.

Ненавижу мужчин. Злость берет от их беспечности, мелочности, скудоумия, блудливости. Но все это не мешает трепетать рядом с Харитоном. Хотеть его желания. Хотеть его прикосновений. Жаждать того, чтобы он поднялся с кресла и взял меня. Так сильно, как обещают его глаза. Так, как он брал меня в тот единственный раз.

Все-таки отрываю холодильник, беру перец и с размаху врезаю в него нож, представляя сердце, которое когда-то так же разбилось надвое.

– Ой, да к тебе лучше не приближаться.

Генрих. Несмотря на солидный возраст и довольно посредственную профессию, считает себя чуть ли не центром вселенной. Порой думаю, кто хуже: Харитон, взгляд которого выдает все его грязные мысли, позы, в которых он бы хотел меня поиметь, или Генрих, который уже пытался распускать руки.

И я принимала его за доброго приятеля. Порой нет ничего хуже, чем притворство. Ты