* * *

«Ермак» еще только вставал на якорь, а на берег уже сбежались, сопровождаемые сворой возбужденных собак, почти все жители селения – несколько сотен индейцев. На фоне довольно большой пестрой толпы отчетливо выделялся высокий мужчина лет 45–50 с густой короной из длинных перьев на голове, гордо вышагивавший в окружении вооруженных воинов. Русские ружья в руках последних несколько смутили Алексея Михайловича, но всезнающий Павел Кузьмич объяснил ему, что это как раз те самые воины, которые принимали наиболее активное участие в подавлении бунта индейцев, разоривших Архангельскую крепость, в связи с чем и были награждены Барановым огнестрельным оружием.

Несколько десятков человек держались от остальных на почтительном расстоянии.

– Это потомственные рабы племени, – пояснил все тот же Павел Кузьмич, – абсолютно бесправные люди. – И, усмотрев мелькнувшее в глазах графа сомнение, подтвердил: – Да, да, уважаемый Алексей Михайлович, я говорю сущую правду. Для племени тлинкитов действительно характерны черты военной демократии. Главенствующее положение у них занимают родовая элита, представляющая собой некое подобие русских княжеских семей, и воины, отдаленно напоминающие дружинников на Руси. Остальные члены племени – свободные люди, а о рабах я уже сказал. И всей этой довольно бесхитростной структурой руководит вождь племени Томагучи, авторитет которого здесь непререкаем. Тогда как в некоторых племенах индейцев, живущих за Скалистыми горами, и по сей день сохранились матриархальные структуры, – закончил он устный экскурс во внутриплеменные отношения индейцев.

* * *

Когда нос шлюпки уткнулся в прибрежный песок, Павел Кузьмич и Алексей Михайлович вышли на берег и двинулись навстречу вождю. По мере приближения друг к другу Воронцов успел рассмотреть бронзово-морщинистое лицо Томагучи, длинные черные волосы, орлиный нос, близко посаженные глаза… Вождь был облачен в типичный костюм индейца: меховую куртку с пестрыми узорами и узкие кожаные штаны с разрезами понизу. Сей оригинальный и по-своему красивый наряд дополняли искусно расшитые мокасины. Густые черные волосы, покрывавшие гордо посаженную голову и спускавшиеся на спину, были стянуты на лбу золотым ободом с пучком орлиных перьев, что служило отличительным признаком высокого положения их обладателя. Более же всего Алексея Михайловича поразил пронзительный взгляд умных глаз вождя.

Приблизившись, Томагучи по-европейски – за руку, как со старым знакомым, – поздоровался с Павлом Кузьмичом, а затем с интересом воззрился на его спутника. Воронцов сделал шаг вперед и представился:

– Алексей.

Вождь, судя по всему, попытался мысленно повторить столь труднопроизносимое для индейца имя, но у него, похоже, ничего не вышло, ибо он слегка смутился.

– Можно называть меня просто Алеша, – понимающе улыбнувшись, сказал ему граф по-тлинкитски.

– Алеша, Алеша! – радостно закивал вождь, и перьевая корона шумно заколыхалась в такт движениям его головы. – Очень хорошее имя. Что, тоже знаешь наш язык? – На слове «тоже» он повел подбородком в сторону Павла Кузьмича.

– Немного, – скромно ответил Воронцов, уже зная от учителя, что обращение на «вы» в индейском языке отсутствует.

– Томагучи, – вмешался в их диалог Павел Кузьмич, – господин Баранов просит тебя разрешить Алеше пожить некоторое время в твоем селении.

При упоминании имени главного правителя здешних краев во взгляде вождя промелькнуло нечто вроде подобострастия. Просто Томагучи вспомнил, как во время совместного с русскими воинами подавления бунта индейцев, спаливших Архангельскую крепость, Баранов прилюдно приказал повесить прямо на пепелище четырех своих «соплеменников», которые примкнули к бунтовщикам. Столь справедливое и одновременно жестокое решение русского вождя произвело тогда неизгладимое впечатление не только на него, Томагучи, но и на всех вождей союзнических племен: уж если русский правитель настолько беспощаден к соотечественникам, то какую же кару уготовит он потом бунтарям-индейцам, коим пока удалось сбежать?!

– Главный вождь русских – очень мудрый и уважаемый индейцами нашего побережья человек, – почтительно произнес Томагучи. После чего приветливо улыбнулся Алексею Михайловичу: – Конечно, конечно, Алеша, живи у нас, сколько захочешь. Будешь для меня и моего племени дорогим гостем. – Затем, полуобернувшись, гортанно кликнул кого-то, и от его свиты тотчас отделился один из вооруженных воинов – тоже с короной из перьев, но более коротких и менее густых. На вид он был значительно моложе Алексея Михайловича. – Это Чучанга, – представил вождь воина Воронцову. – Отныне он всегда и всюду будет сопровождать тебя, Алеша, и выполнять все твои просьбы. – Бронзовая кожа лица молодого индейца даже слегка порозовела от столь ответственного поручения вождя. – А для начала, – приказал ему Томагучи, – сооруди для нашего гостя отдельный вигвам. Для этого можешь воспользоваться бизоньими шкурами из моих запасов…

«Интересно, – удивился Воронцов, – откуда бы здесь взяться бизонам? Ведь я читал, помнится, что эти могучие животные обитали некогда лишь в бескрайних прериях за Скалистыми горами… Ну да ничего, – успокоил он себя, – со временем обязательно разберусь, каким образом шкуры бизонов попали сюда, на побережье Тихого океана».

* * *

Жилища индейцев, вигвамы, располагались на довольно большой поляне совершенно, как показалось Алексею Михайловичу, хаотично, однако входами все они были обращены к океану. За разъяснением заинтересовавшего его наблюдения граф обратился к Чучанге.

– Ничего удивительного, – пожал тот плечами. – Просто зимой с гор постоянно дуют холодные ветры и выдувают из вигвамов тепло.

«Как же я сам-то не догадался? – досадливо хлопнул себя по лбу Воронцов. – Ведь зимой вода в океане и впрямь гораздо теплее промерзшей земли! Воздух над водой менее плотный, чем над сушей, вот тяжелый холодный воздух и стремится с гор к океану».

Затем он обратил внимание на примерно дюжину вигвамов в центре селения, стоявших несколько особняком от остальных.

– Это вигвамы вождя и его родственников, – пояснил Чучанга. – А вот этот, – он указал на расположенный неподалеку от жилища вождя вигвам, покрытый, в отличие от других, светло-коричневыми шкурами, – мой.

– Значит, ты родственник Томагучи? – уточнил Алексей Михайлович, ибо уже догадался об этом по короне из перьев на голове помощника.

– Да, я сын его сестры, – просто, без малейшего намека на кичливость столь высоким родством ответил Чучанга.

Он по-хозяйски, не спеша, обошел свободное пространство возле вигвама вождя и, выбрав наиболее подходящее место для будущего жилища гостя, вбил в землю колышек. Группа индейцев тотчас начала переносить сюда из шлюпки тюки и свертки с вещами Алексея Михайловича. Сгрудившиеся поблизости индейцы обоего пола с интересом рассматривали их. А когда поверх груды вещей один из индейцев осторожно, можно сказать, с благоговением положил ружье, глаза воинов вспыхнули неподдельным восторгом. И не мудрено: вороненая сталь ствола, ложе и приклад, искусно выполненные лучшими оружейниками Европы из красного дерева и украшенные изображениями из черненого серебра на охотничью тематику, вызывали зависть даже у привередливых петербургских аристократов, привыкших и не к такой роскоши.