все-таки жаль, что так думать, так чувствовать, так воспринимать действительность уже больше никогда не сможешь, — ты пожалеешь, что жизнь уходит. Грустно было потому, что Ароза была чем-то временным, чем-то переходным, Ароза была еще совсем близко от Кракова, а Париж — это уже нечто окончательное». (Инесса здесь имеет в виду явно не географические координаты. Ароза от Кракова находится на расстоянии 1237 километров. От Кракова до Парижа — 1540 километров. Разница в 303 километра сама по себе не может служить неодолимым препятствием.)

Инесса была очень артистичной натурой. И ей не составило труда представить себе в самом романтическом свете историю отношений с Владимиром Ульяновым.

«Расстались, расстались мы, дорогой, с тобой! И это так больно. Я знаю, я чувствую, никогда ты сюда не приедешь! Глядя на хорошо знакомые места, я ясно сознавала, как никогда раньше, какое большое место ты еще здесь, в Париже, занимал в моей жизни, что почти вся деятельность здесь, в Париже, была тысячью нитями связана с мыслью о тебе. Я тогда совсем не была влюблена в тебя, но и тогда я тебя очень любила.

Только в Longjumeau (Лонжюмо) и затем следующую осень в связи с переводами и пр. я немного попривыкла к тебе. Я так любила не только слушать, но и смотреть на тебя, когда ты говорил. Во-первых, твое лицо так оживляется, и, во-вторых, удобно было смотреть, потому что ты в это время этого не замечал...

Я бы и сейчас обошлась без поцелуев, только бы видеть тебя, иногда говорить с тобой было бы радостью — и это никому бы не могло причинить боль. Зачем было меня этого лишать? Ты спрашиваешь, сержусь ли я за то, что ты “провел” расставание. Нет, я думаю, что ты это сделал не ради себя».

На этом письме нет даты. Вместо числа стоит день недели. Суббота. Такое настроение у Инессы, так охватили ее чувства, что она дает себе волю — и входит в образ застенчивой влюбленной женщины. В этом образе она и пишет письмо, которое диктуется ей воображением.

«Много было хорошего в Париже и в отношениях с Н[адеждой] К[онстантиновной]... я очень любила приходить к ней, сидеть у нее в комнате. Бывало, сядешь около ее стола — сначала говоришь о делах, а потом засиживаешься, говоришь о самых разнообразных материях. Может быть, иногда и утомляешь ее. Тебя я в то время боялась пуще огня. Хочется увидеть тебя, но лучше, кажется, умерла бы на месте, чем войти к тебе, а когда ты почему-либо заходил в комнату Н.К., я сразу терялась и глупела».

Никто из ее современников, родных, друзей, наконец, жандармов не поверил бы такому образу Инессы. Всегда энергичная, веселая, решительная, отважная — это она-то боится партийного лидера, который имеет привычку быстро ходить взад-вперед по комнате во время разговора, диктовать жене пулеметными очередями директивы? Неужели?

Продолжает она письмо на другой день, в воскресенье, вероятнее всего, ближе к вечеру, потому что описывает дневные события. Как будто это пишет другой человек. Те чувства, которые охватили ее накануне, уже рассеялись. Лирика сменилась обычным ее состоянием «счастливого динамизма». Новый день — новые заботы. Теперь она такая, как всегда.

«Была сегодня у Николая Васильевича. Застала там Камского с семьей и Иголкина, который только что вернулся из Америки и ругает ее на чем свет стоит. Рассказывал много интересного. Они меня здесь прозвали исчезнувшей Джокондой — и это мнение обосновывают очень длинно и забавно».

Продолжение письма уже совсем деловое, без всякой лирики. Самое обычное письмо, одно из тех, которыми оба большевика будут обмениваться вплоть до того момента, когда встретятся на вокзале в Цюрихе, чтобы возвратиться в Россию.

«Я думаю здесь прочитать перед группой доклад о совещании и хочу у тебя попросить совет о конспирации, что можно говорить, чего нельзя... Буду благодарна за всякие советы и указания, которые ты мне пришлешь по поводу доклада. Только ответь поскорее.

Ну, дорогой, на сегодня довольно — хочу послать письмо. Вчера не было письма от тебя! Я так боюсь, что мои письма не попадают к тебе — я тебе послала три письма (это четвертое) и телеграмму. Неужели ты их не получил? По этому поводу приходят в голову самые невероятные мысли. Я написала также Н.К., Брату, Зине и Степе.

Неужели никто ничего не получил! Крепко тебя целую.

Твоя Инесса».

Очень трогательно. Твоя Инесса. Но совершенно так же заканчивает она письма к Надежде Константиновне, только вместо «целую» пишет: «Крепко, крепко тебя обнимаю». Точно такая же подпись стоит на письмах к бывшему мужу, с которым она уже 10 лет не состоит в интимных отношениях.

Она пишет письма из Парижа не только своим друзьям Зиновьеву и его жене Зине, но и их маленькому сынишке Степе. Как сейчас принято говорить, «высокие отношения»!

Это письмо Инессы совершенно не доказывает, что между ней и Учителем были отношения. Потому что главная «разоблачительная» фраза должна была быть продолжена, исходя из простой логики, так: «Я могла бы и сейчас обойтись без поцелуев, как обходилась без них прежде».

Из этого следует только один вывод, не совсем лестный для Инессы. Она была нормальной женщиной, она в своей жизни знала земную любовь — ту, от которой рождаются дети и во имя которой совершаются подвиги. Инесса, судя по всему, нравилась и даже очень нравилась Ленину. Но все же не до такой степени, чтобы он решился разрушить свою привычную жизнь, целиком и полностью посвященную революционному делу. Судя по событиям, описанным в письме, Ленин отдалился от Инессы, как только понял, чего она от него ждет.

Не совсем понятно то, что Ленин не уничтожил это письмо, из которого так легко сделать вывод, что между ним и Инессой были более близкие отношения, чем это представлялось окружающим. Разве что Инесса это послание ему не отправила, а сохранила его в своих бумагах.

Возможно, он действительно не получал этого письма или не отвечал на него. 18 декабря он пишет Инессе