Кстати, Генрих уступил Кате свою комнату, перебрался к Жастину и спал на полу, на надувном матрасе. При этом, чтобы избавить ее от чувства неловкости, в шутку уверял: да в сравнении с тонким ковриком в горах этот матрас сродни пуховой перине!

Правда, было еще одно существенное неудобство. Из-за Жастина и его друга голландца, прилетевшего чуть позже, в компании много общались на английском. Все, кроме Кати. Понимать-то с горем пополам она понимала, а вот говорить побаивалась: вдруг что-нибудь не так ляпнет? В английском она никогда не была сильна: то ли с учителями не везло, то ли способностей не хватало, то ли усердия. Раза три записывалась на курсы, да все никак не выходило с посещением. Так и бросала, не проучившись и семестра, а теперь вот об этом сожалела.

Однако вскоре приспособилась: Генка стал ей нашептывать на ухо синхронный перевод или же она тихонько уточняла у него то или иное слово. А затем и вовсе перестала переспрашивать: с каждым часом незнакомая речь становилась все понятней. Вот тогда и решила твердо: по возвращении домой сразу пойдет на курсы английского и поставит это дело во главу угла. Хватит выслушивать насмешки, что «читает со словарем». От того же Ладышева, к примеру.

Стоило только Кате вспомнить о Вадиме, как настроение моментально менялось. Ну почему он с ней так поступил и как же глубоко успел проникнуть ей в душу… Грусть от связанных с ним воспоминаний могла нахлынуть когда угодно, в любую минуту: и утром, когда просыпалась одна, и вечером в компании, когда вместе со всеми веселилась. Особенно донимала перед сном. Незаметно протискивалась, тихонько касалась одной ей известных струн, издававших настолько печальные звуки, что на глаза тут же наворачивались слезы, а настроение минувшего дня моментально меркло и сдавало без боя все завоеванные позиции. Оставалась одна ностальгическая мелодия, под которую, всхлипнув в последний раз, Катя и засыпала…

В остальном же все было более чем хорошо, и десять дней в белокаменной пролетели как одно мгновение – интересно, насыщенно, беззаботно. Но все рано или поздно заканчивается – в четверг утром Жастин улетал к родителям во Францию, а вечером Катя с Генрихом уезжали поездом в Минск: Вессенберг решил навестить школьного друга в Жлобине, у которого недавно родилась двойня. Проводив Кложе в Шереметьево, они решили сразу не возвращаться в гостеприимно приютившую их квартиру в Марьино, а прогуляться напоследок по Москве. Да и погода благоприятствовала: с утра было солнечно, что в такое время года большая редкость. Ну как тут не побродить вдвоем? Тем более, что за эти дни им так и не удалось поговорить по душам – вокруг постоянно были люди.

Лишь теперь Катя смогла поведать Вессенбергу все подробности последнего периода семейной жизни. И о том, как случайно встретила в аэропорту мужа с молодой любовницей, и как развивались дальнейшие события. Рассказала также об аварии и о предложении перейти на другую работу. Правда, о Ладышеве она не произнесла ни слова. Разве что изредка в ее рассказе фигурировал некто «знакомый».

Порядком продрогшие под холодными лучами зимнего солнца, озябшие на ветру, они решили заглянуть в первый попавшийся по пути ресторан в центре столицы.

– Гена, мы не туда зашли, – еще в холле шепотом оценила Катя уровень заведения. – Не впишемся в интерьер.

Что правда, то правда: оба они были в удобной для ходьбы, но совершенно немодной обуви, в потертых джинсах, скромных утепленных куртках. Гости же, судя по плечикам в гардеробе, одевались исключительно в дорогих бутиках.

– Глупости, – помогая ей раздеться, отмел сомнения Генрих. – Все это условности. Москва просто погрязла в условностях!

Окинув с ног до головы неформатных посетителей, стоявшая на входе администратор недвусмысленно ухмыльнулась и провела их в самый дальний угол полупустого зала.

– Извините, но мы хотели бы пересесть за тот столик, – показал рукой Вессенберг в направлении окна.

– Это невозможно, – высокомерно, но вежливо ответил подошедший официант и протянул меню. – Это частное элитное заведение, где столики бронируются на годы вперед.

– Ни фига себе! – прокомментировала Катя, просмотрев цены. – Ген, пошли отсюда, а? – негромко предложила она. – Да мне эта рыбка за сто долларов в рот не полезет.

– Нет уж! Раз зашли – останемся здесь! Назло! – категорично заявил Генрих.

– Назло бюджету, что ли?

– Неважно. Но кое-каким правилам хорошего тона это «элитное» заведение следует поучить, – заговорщицки улыбнулся он и жестом подозвал официанта. – Молодой человек, будьте так добры, принесите моей даме другое меню, – показал он взглядом на большую кожаную папку в руках у Кати. – Это моветон. Уважающее себя солидное заведение никогда не подаст женщине, пришедшей с мужчиной, меню с ценами. Странно, что вам до сих пор этого не объяснили.

Слегка покраснев, официант забрал у Кати меню, буркнул какие-то извинения, подошел к администратору и что-то зашептал на ухо, взглядом указывая на парочку в углу. Недовольно пожав плечами, та надменно повернулась спиной к залу.

– Н-да, – усмехнулся Генрих. – Как был совок, так им и остался. И чем «элитней» заведение, тем махровей совок. Ладно, ну их! Давай вернемся к разговору о твоей семейной жизни, – прикрыл Генрих ладонью руку Кати. – Не расстраивайся. Грешно, наверное, в том сознаваться, но я рад, что все так вышло.

– И чему же ты рад? Тому, что я стою перед выбором: начинать жизнь сначала или вернуться в старую, в которой никогда уже не будет так, как прежде?

– А что для тебя значит «так, как прежде»? Вот откровенно, как на духу, попробуй перечислить все, с чем тебе жаль расставаться. Кроме материальных благ, конечно.

– Наверное, тоскую по стабильности, по уюту, по своей квартире, – после долгой паузы медленно начала она. – Хотя ты прав, это из разряда материального. Того, чем была наполнена та квартира, больше нет. Все в прошлом. Так что даже не знаю, как тебе ответить.

– А я сам отвечу. Я ведь тоже немало в жизни повидал, и знаешь, к какому выводу пришел? Всего в жизни можно достичь, многое можно купить. Кроме трех важных вещей: здоровья, любви и удачи. Это и есть формула счастья, вот только ее составляющие не продаются и не покупаются. Не спорю, когда-то вас с Виталиком связывала любовь, вы были молоды, здоровы, и удача вроде сопутствовала. Нашли друг друга, у тебя складывалась карьера, у мужа бизнес. Правда, немного однобокое счастье выходило – с детьми не получалось. То есть, первым подвело здоровье.

– Ну, здоровье-то здесь ни при чем, – попробовала вмешаться в его рассуждения Катя.

– А ты не спорь, – мягко остановил ее Генрих. – Выслушай до конца. Так вот, следуя формуле, первым подвело здоровье, и на каком-то этапе развитие семейных отношений зависло, остановилось. Одновременно с этим профессиональная удача мутировала, переродилась из доброкачественной в злокачественную и стала разводить вас по разные стороны. Защитный слой любви, поначалу закрывавший ваше счастье от всех невзгод, точно озоновый слой Земли, растягивался, пытаясь покрыть разделявшее вас пространство, и постепенно истончался. Пока совсем не сошел на нет, стал невидимым. Вы даже не заметили, когда он совсем исчез. Разве не так?