Дирижёр покачнулся, шутовски поклонился и неуклюже закружился на сцене. Балалайка потешалась над ним, увлекая в свой задорный безудержный танец. Раскрасневшийся Григ тоже не стоял на месте. Он носился по залу, а за ним, как заведённые, все инструменты. Больше всех старалась гармонь. Растягивая широченную улыбку, подбоченясь, она выделывала такие фигуры, что позавидовали бы лучшие акробаты! Взбешенный дирижёр схватил колокольчики и грохнул их об стену. Тут поднялся такой ветер, что стулья закувыркались по залу. Дети с трудом удерживались на ногах. В них летело всё, что попадало в этот музыкальный вихрь, – то шторы хлестнут по лицу, то горячие подсвечники пролетят над головой. Музыкальные диски, рядами стоящие в шкафу, повылетали из своих гнёзд и теперь свистели над ухом. Григорий Иванович схватил Федю за руку, а тот крепко держал за руку Лиду. Лида пыталась удержать Митю и порвала ему рукав. Директор, увидев, как всю четвёрку сносит ураган, уцепился за Грига и схватился за сиденья. Краем глаза он увидел, как на стене вырастает до самого потолка длинноносая чёрная тень в цилиндре.

В актовом зале потемнело. Потолок постепенно стал заливаться тьмой, как чёрной тушью, растекаясь от потолка, по стенам, на пол.

– Чародей! Помоги мне! Ты обещал! – отчаянно воскликнул сторож- дирижёр.

Тогда Чародей протянул к нему длинную руку и мигом прекратил шутовское вращение.

Тем временем Семён Семёнович свободной рукой умудрился достать из кармана губную гармошку. Выдул из неё три ноты, и гармошка, как маленькая озорная собачонка, подбежала к стене и заливисто залаяла на тень. Тень стала уменьшаться на глазах, пока не превратилась в крошечного человечка. Укоротившись до плинтуса, тень в цилиндре шустро покатилась по полу до дверей и пропала.

Музыкальная собачка вернулась в карман к директору, который всё ещё продолжал болтаться на жутком ветру, удерживая четверых музыкантов. Вдруг свист, молнии, грохот резко прекратились. Все приземлились и недоумённо уставились на Сторожа, который ни с того ни с сего хлопнулся на пол, выронив скрипку.

За его спиной стояла… баба Маня! Вооружённая своим единственным, но очень грозным оружием – шваброй, – она презрительно оглядела поверженного дирижёра, лежащего у её ног. С негодованием стукнув шваброй в пол, как рыцарь копьём, уткнув другую руку в бок, баба Маня воинственно произнесла:

– Хулиган! Ишь, чего устроил! Беспорядок какой навёл!

Отчитав поверженного Сторожа, баба Маня перенесла свой гнев на остальных:

– А вы чего? Чего уставились? А ну – деревяшки в зубы и быстренько разошлись по домам! Пока я директору не позвонила.

Семён Семёныч поднялся с колен, отряхнулся и виновато посмотрел на бабу Маню.

– И вы здесь? – охнула та. – Солидный человек, и туда же?

Под взглядом ошеломлённых музыкантов, а теперь уже зрителей, баба Маня принялась ловко переворачивать стулья, задёргивать шторы, сметать мусор. Всё это она делала с таким знакомым, уютным ворчанием: «Безобразие! Набросали! Черти музыкальные! Пиликалки, понимаешь».

Первым очнулся Митя.

– Баба Маня – наш супергерой!

– Ура-а! – подхватили остальные во весь голос.

– Качай её! – крикнул Федя.

Дети ринулись к бабе Мане. И даже Григ с Семёном Семёновичем, как мальчишки, радостно вопя, подбежали и давай её качать.

Последний раз баба Маня так верещала лет тридцать назад. Когда её бережно поставили на пол, она пригласила всех в свою каморку на чай, но чтобы с условием – вначале прибраться. Все принялись за уборку. Первым делом убрали в сторонку Сторожа, предварительно его связав.

– После решим, что с ним делать, – махнул рукой директор.

Сторож всё что-то мычал и кивал подбородком на скрипку, но Лида, Митя и Федя кинулись к чёрной скрипке вместе, столкнувшись лбами. Когда они втроём бережно подняли скрипку с пола, Лида ахнула:

– Посмотрите, она же не чёрная!

– Она серебряная! – подтвердили Митя и Федя.

– Передадим её в музей музыкальных инструментов! – решили Семён Семёнович и Григ. – Наверняка он хорошо охраняется!

Зрители, которые безмолвно, как во сне, созерцали музыкальную дуэль, вдруг очнулись, поднялись со своих мест и бурно зааплодировали.

– Такой необычной постановки мы никогда не видели! – говорили они. – Столько эмоций! Такой накал!

– Кто-нибудь помнит, что было в середине? – растерянно спросил чей-то папа.

Оказалось, все запомнили только начало и конец представления. Но главное – все были в восторге и ушли в хорошем настроении.

Потом дети, учитель, директор и Люба пили чай с бабыманиными коврижками и коробкой конфет из запасов Семёна Семёныча.

Инструменты вели себя, как ни в чём не бывало – никак себя не вели. Правда, одна нерасколдованная дудочка повадилась – уцепилась за бабу Маню и всюду следовала за ней. Тёрлась носиком об юбку, словно кошка.

Уж баба Маня её и шваброй гоняла, и ногой на неё топала, но та – ни в какую. Григ перемигнулся с ребятами – видно, это её, бабманин, голос.

Директор объявил, что ребятам сегодняшнее выступление зачтётся как переводной экзамен. Что Григорий Иванович с этого дня – заслуженный учитель, и ему будет вручена награда. Ба- бе Маше Семён Семёныч пообещал премию в размере трёх… ой, нет, пяти окладов.

– Ой, сынок… – растрогалась баба Маня и больше ничего не смогла сказать, только молока добавила ему в чай погуще, чем остальным.

Когда хватились сторожа, оказалось, что его и след простыл.

– Да ну его, – махнул рукой директор, – честно говоря, не знаю даже, что с ним делать. Не в полицию же его тащить! Кто нам поверит!

– Разве только тот полицейский, который арестовал Виолончель, – хихикнул Митя.

– К тому же без своей чудесной скрипки он ничего не сделает! – добавила Лида.

Поздно вечером баба Маня запирала двери, провожая всю компанию. Долго смотрела им вслед ясным бесхитростным взглядом и спрашивала себя:

– И за что они меня так любят?

У Лиды зазвонил телефон.

– Лидка, привет, – послышался Федькин голос. – Слушай, а ты с этим типом, с Лёвой, больше не встречаешься?

– Ты опять начинаешь!

– Нет, это я на всякий случай спросил. Может, в кино сходим?

– А что за фильм?

– Фильм? Не знаю, я не узнавал ещё. А ты на какой хочешь?

– Да мне без разницы, – засмеялась Лида.

– Да и мне тоже! – обрадовался Федя.

Когда Лида вывалила на кровать весь свой гардероб, чтобы выудить из него что-нибудь потрясающее, в комнату вошла мама.