Лида уселась на кровати и прислушалась. В ночи звуки казались чётче, и не только из-за тишины. Темнота поглощала лишнее, позволяла не отвлекаться на посторонние звуки и предметы.

– Кап, кап, кап, – звенело в безмолвии квартиры. – Ка-ап. Бульк. Динь.

Завернувшись в одеяло, босиком, Лида осторожно вышла в зал. От окна, сквозь шторку, лился металлический фонарный свет, как из рожка, и освещал клавиатуру Пианино.

В полумраке Лида разглядела, как сами собой нажимаются клавиши. Редко, печально, задумчиво.

Кап-кап. Боль… но…

Словами такие звуки не запишешь, только нотами. Это были настоящие музыкальные слёзы. Пианино плакало. Оно и жаловалось, и жалело Лиду.

Лида увидела, как по клавишам прошла дрожь. Она подошла к инструменту, погладила прохладные клавиши и осторожно закрыла крышку.

«Пианино расстроилось, – подумала Лида. – Но не как инструмент, потерявший свой строй, а как человек».

Митя, не мигая, смотрел в темнеющее окно. Он всегда считал, что в его семье всё прекрасно. Мама, папа, я – дружная семья. «Ну и дурак же я! Наивный дурак. Создал себе безупречный мир», – усмехнулся Митя.

Сегодня папа с мамой, усевшись на диван, как два провинившихся ученика, сообщили ему, что они долго думали и решили развестись. И сейчас ему надо определиться, с кем из них остаться жить. Ну, молодцы! Они долго думали, они решили, а он должен определиться! Федя отвернулся, чтоб они не видели его слёз. Он молчал. Тишина шла из глубины его души. Внутри не было ни музыки, ни слов – молчание вытеснило всё. Родители успокаивали, объясняли, доказывали, просили, а Митя так и не проронил ни звука.

– Вряд ли он издевается, – сказала мама папе и встала с дивана. – Ребёнок просто расстроен. Он в шоке.

– Что же ты, сынок, мы же с тобой как со взрослым человеком, а ты… – нервно теребил галстук отец.

– Со взрослым? – хотел спросить Митя. – Если бы как со взрослым, сначала посоветовались бы, а уж потом решили.

Митя медленно прошагал в свою комнату, заперся и лёг на диван. Ему казалось, что у него онемело всё – щёки, лоб, пальцы и сердце. Виолончель тоже безмолвствовала. Мите показалось, что она сочувствует ему своим безмолвием. Он встал, положил Виолончель в кресло и укутал её одеялом, как ребёнка.

Он всегда считал её просто деревяшкой: корпус из клёна, гриф, струны, эфы и прочее. Выражение о том, что у инструмента есть душа, он никогда не принимал всерьёз.

– Прости меня, – неслышно обратился к ней Митя.

Виолончель вздохнула.

– У меня душа не на месте, – поделилась она с Митей.

– Душа? – удивлённо переспросил Митя одними губами. – Может быть, просто душка? Душка сдвинулась, так бывает. Ну знаешь, у тебя же внутри еловая душка, между двумя деками. Она передаёт колебания…

– Сам ты душка! – перебила Виолончель. – Ей очень не понравилось, что Митя не признаёт, что она живая и с душой.

– Ну не обижайся. Без душки может звук потухнуть…

– Вот-вот, это у тебя звук может потухнуть, потому что ты бездушный!

Митя вздохнул и отвернулся к стене. Он вспомнил, как они с Федей обсуждали способы запирания инструментов, чтобы те не сбежали, но так ни к чему не пришли. Ну не связывать же их, в самом деле! Не заколачивать же их в деревянный ящик магическими гвоздями, словно ведьмаков каких-то. Пианино или рояль вообще пришлось бы стреноживать, будто коня. Да ладно, не такие уж они и самостоятельные, эти инструменты, как хотят казаться. Вон, Виолончель уже прогулялась, и что? Вернулась, как миленькая.

«Завтра что-нибудь придумаю», – решил Митя и провалился в тихий сон измотанного человека.

Ему снилось, как Лидино Пианино шагает по улицам, расталкивая прохожих. Потом оно вваливается в ворота городского парка и сносит узорчатую калитку. Пианино требует билет на карусель «Ромашка», потому что всю жизнь мечтало прокатиться. А билетов ему не дают.

– Ну дайте хотя бы покататься на пони! – кричит Пианино и шевелит педальными лапками.

Виолончель закашлялась. Видимо, она простудилась после прогулки. Теперь она глядела сквозь окно на замороженные звёзды и прислушивалась к Митиному дыханию. О чём она думала? Да кто же скажет… Наверное, о том, о чём думают все виолончели: о музыке, о звёздах и о славе. А может быть, о людях.

– Ну всё! – вскочила Виолончель, и её струны задрожали. – Я больше так не могу!

Пока Митины родители спорили на кухне за закрытой дверью, Виолончель бесшумно прокралась в коридор.

Она схватила первое попавшееся пальто, обмоталась шарфом от шейки до завитка и выскочила на улицу.

Митя сейчас же проснулся. Он подумал, что его разбудили голоса родителей, хотел встать и сказать им, чтобы немедленно прекратили спорить и переругиваться. Но обнаружил, что не может пошевелить ни рукой, ни ногой. Он вспомнил, что в музыкалке ему часто делали замечание по поводу того, как он держит руку со смычком: «Митя, ну что ты как деревянный!»

– И правда, я как-то одеревенел, – подумал Митя. – И даже мысли мои деревенеют. И… и бока.

В самом деле, у Мити было такое ощущение, что его бока становятся похожими на деревянные обечайки виолончели. Но он не мог в этом убедиться, потому что не мог шевельнуть рукой.

Очень хотелось позвать родителей, но Митя понимал, что не сможет до них докричаться. У него сейчас не было голоса, его голос ушёл. На кресле, где была Виолончель, осталось только одеяло. Митя раскрыл рот, как в самом страшном сне, когда хочешь крикнуть, а голоса не слышно. Горло мальчика сжалось, внутри что-то натянулось. Будто ему в шею вставили колки и сейчас подкручивают их, натягивая струны. Жуткое ощущение.

Митя покосился на зеркальную дверцу шкафа, пытаясь оглядеть себя. Не превратился ли он в деревяшку? Он с трудом сглотнул и закрыл глаза. Он старался не представлять, что пролежит вот так, до утра, в полной неподвижности, пока Виолончель не вернётся. А если не вернётся?.. Не думать! Лишь бы с ней ничего не случилось. Хорошо, что парки закрыты, и она не полезет на карусели. Хотя карусели – это ещё не самое страшное для Виолончели. Она же как ребёнок… Неизвестно, что творится сейчас на улице.

А на улице творилась настоящая «Метель» Свиридова. Именно эту сюиту Виолончель мечтала исполнить, когда прославится. Колючие снежинки, легко кружась вперемешку со звёздами, с еле слышным звоном задевали струны. Виолончель, покашливая, торопилась к Фединому дому, и дорога казалась ей бесконечной, как снежная равнина…

Остановившись под Фединым окном, Виолончель достала из рукава пальто смычок и завела отрывок из симфонии Гайдна. В форточку высунулась Флейта и присвистнула.

– Спускайся! – позвала Виолончель.

– Я не могу. Я разобьюсь! – испугалась Флейта и скрылась в доме.