Я был ошарашен.

– Красноярск, – отвечаю.

– Вот и расскажите о Красноярске. Какого его население, какие расы в нем живут, каковы просторы территории города, кто в нем правитель.

Я почесал затылок. Это может быть кому-нибудь интересно? Для меня мой город не представлял ничего особенного. Холодно, как в скандинавском аду!

– Давайте, девчонки, лучше я расскажу…

Я не буду пересказывать все, что я им нес, это не имеет отношения к моей истории. Скажу только то, что они были в восторге. А еще я стал популярным. Но только в кружке длинноволосых девиц.

Позже Ферлея заметила на моих ладонях засохшую кровь (подарок из Глухого леса), заметалась на месте и явно стала кого-то искать.

– Ой, – говорила она. – Сейчас, сейчас. Потерпите.

– Да, ерунда, мне не больно, – отмахнулся я, но она продолжала паниковать. – Да не больно, говорю же, уже давно все прошло. – Здесь я соврал. Ранки я все еще ощущал.

Не найдя, кого хотела, она убежала, а когда вернулась, запыхавшаяся, протянула мне горсть листьев.

– Вот, – сказала она. – Приложите к ранам. Это травник, он поможет регенерации тканей.

Я еле сдержал смех от вида листьев, похожих на наш подорожник. Но все же взял в руки и сжал. Мы вместе пошли прогуляться.

– Можно вопрос? – спросил я.

– Конечно. Для человека из мира людей все что угодно!

Мне никогда не надоест то, как они меня называют.

– Почему у тебя вместо зрачков снежинки? – спросил я.

Мы остановились, и я еще раз взглянул ей в глаза.

– Я Тэмисс, – удивленно ответила Ферлея. – Мы дети духа всего живого.

А это еще одно, что отличало Тэмиссов. Дети духа всего живого! Должно быть, в ее глазах, я выглядел полным болваном.

– Наш отец, он невидим, – пояснила она. – Он дух. Живет повсюду. В траве, в растениях, в воздухе. В небе.

– В небе?

– Да. Иногда он посылает с небес свою тень.

Я переваривал новую информацию.

– А, снежинки с неба! – вспомнил я. – Золотого цвета. Я уже видел.

– Как бы вам объяснить?.. – Ферлея задумалась. – Понимаете, дети духа всего живого тесно связаны со своим отцом. И во время изменений в душе во внешности тоже происходят изменения.

– Например?

– Например, меняется цвет волос.

– В самом деле? – удивился я.

Ферлея кивнула:

– Есть несколько основных цветов, в которые будут окрашены наши волосы при определенных обстоятельствах. Например, цвет, который сейчас у меня, – она собрала на бок копну своих золотых волос, – означает умиротворение. Если меня что-то расстроит, волосы поменяют цвет на зеленый. Но мне так совершенно не к лицу, – улыбнулась она. – Еще есть серый и черный цвет.

– Серый – злость? – предположил я, мысленно представляя эту спокойную девушку в ярости.

– Скорей черный – цвет злости, – сказала она.

Нет, а я бы сказал: черный цвет – сумасшедшая психопатка. Поверьте, вам никогда не захочется дважды видеть Ферлею в черном цвете волос.

– Серый – испуг, – пояснила она.

– Не совсем удобно, – констатировал я.

Ферлея пожала плечами:

– Мы привыкли, это не доставляет неудобств. И значит, тень отца с неба тоже окрашена в такие цвета.

– Стало быть, снежинки с неба золотого цвета не всегда, – понял я. – А как зрачки? Твои снежинки вместо зрачков. Они не у всех Тэмиссов?

– Такая форма зрачков только у чистых, – сказала она.

– У чистых?

– Да. У кого в роду только Тэмиссы.

– А бывает иначе?

– Конечно. Бывает, папа – Тэмисс, а мама – Дриф. Тогда ты смешанный.

– А ты, значит, чистых кровей, – улыбнулся я.

Я ее смутил. Тэмиссы все были такими нежными и мягкими, что одно грубое слово могло их расстроить.

– А хотите, я вам кое-то покажу? – воодушевленно спросила она.

– Конечно.

Не успел я ответить, как она схватила меня за руку и куда-то бегом повела.

Мы примчались к одному массивному дереву, вальяжно растущему среди мелких кустов. Оно так выделялось, как если бы посередине катка вдруг выросла пальма.

Ферлея отпустила мою руку. Медленно подошла к дереву, прислонила к нему ладонь.

– Это мое личное место, – прошептала она.

– А почему шепотом?

– Потому что это секрет. – Она села на корточки, и прошептала: – Веад и гое ино рэ. – А после кинула в корни дерева горстку земли.

Простейшее заклинание. Составить такое проще, чем плюнуть в ботинок. Оно даже не имеет ключей. Но его было достаточно, чтобы активировать зелье. Теперь рядом с нами появился сундук (на самом деле он просто стал видимым).

Ферлея не спеша потянула вверх тяжелую крышку.

– Ничего себе! – воскликнул я, смотря на доверху забитый сундук. – Откуда все это?

– В основном все эти вещи подарил мне ваш папа. Глядите, знакомо? – Она вытащила маленькую игрушку – юлу.

– Еще как! – по-прежнему кричал я. Я присел рядом. – У меня была такая же в детстве. Можно?

Я взял в руки игрушку. Не могу сказать, что с ней у меня были связаны какие-то конкретные воспоминания или сильные пережитые эмоции, но кое-какие картинки из детства все-таки всплыли.

– Мне такую подарила тетя, – сказал я.

– А это? – Ферлея вытащила из сундука старый журнал.

Я засмеялся:

– «Мурзилка»! У меня даже в детстве такого номера не было. Первые советские комиксы. А что еще у тебя есть?

Я стал рыться в вещах. Аккуратно, стараясь ничего не сломать, видя, как важно все это барахло для Ферлеи.

– Ваш папа старался рассказать мне историю своего мира, – сказала она, поглаживая красивый, обложенный разноцветными камнями гребень, – донести свою культуру и то, что важно для людей. – Она аккуратно положила его обратно. – А вот моя любимая вещь. – Она протянула мне красочную икону, обрамленную в золотого цвета рамку. – Ваш папа подарил мне картину с изображением своего Бога.

– Это Иисус, – ответил я. – Тетя говорила, он был пророком.

Вообще странно встретить существо в сказочном мире, которое так увлечено другим, совершенно обычным миром. Она с таким трепетом рассказывала о каждой подаренной моим отцом вещи, что я пообещал себе, что никогда не расскажу ей о его смерти.

Тут я уловил взмахи крыльев птички Сирин и задрал голову к небу.

– Теперь можешь быть спокойна, – сказал я ей. – Наконец ты меня нашла. – После я снова перебирал обычные для меня вещи.