Бывает и так, что раздвоение чисто звуковое, не влияющее на смысл. Его можно наблюдать в паре рента/рантье. Рантье и есть тот, кто живет на ренту. Просто слово rent(e), Rente в английском и немецком читается так, как пишется, а во французском подчиняется общему правилу, по которому сочетание en произносится как носовое [ã]. В русском же языке этот французский звук, за неимением лучшего, передается как ан.

Бывает, что раздвоение разводит значение слов довольно далеко, и речь уже не идет об эмоциональной окраске – возникают совершенно разные смыслы. Мы уже упоминали шубу и юбку, независимо в разное время попавшие в русский язык из арабского. Намного ближе друг к другу оказались шапка и кепка – оба восходят к латинскому caput “голова”, от которого в средневековой латыни было образовано слово cappa, “головной убор”. Первое пришло в русский язык через французское посредничество, второе – через англо-немецкое. В принципе, некоторые головные уборы, например бейсболку, можно называть и шапкой, и кепкой. Гораздо меньше общего у гитары, цитры и кифары – кроме того, что все это струнные инструменты и их названия происходят от греческого kithára.

Серьезная лингвистическая подготовка нужна, чтобы распознать общее происхождение слов роза, русалка и рожа (“заболевание”). С розой все более-менее ясно: название этого цветка заимствовано из латыни и звучит сходно во всех европейских языках. А как с ней связаны рожа и русалки? По-немецки болезнь, как и цветок, называется Rose (такие поэтические ассоциации у немцев вызвало покраснение кожи при воспалении). От немцев это название перешло к чехам и полякам, которые произносят в этом слове вместо [z] – [ʒ]: růže по-чешски, róża по-польски; среди восточных славян так говорят белорусы – ружа. На русской почве это название было переосмыслено по созвучию с рожа “неприятное лицо”. История русалок еще длиннее. Женские духи, обитающие в воде, известны в поверьях всех славян, но только в России они называются русалками – их исконное название, по-видимому, вилы. Дело в том, что слово русалки – достаточно позднее обратное образование от названия праздника Русальная неделя, то есть первая неделя после Троицы. Что бы там ни думала церковь о суевериях, у народа была своя логика: в фольклоре многих стран существует убеждение, что нечисть ведет себя особенно активно в праздничные дни. Поэтому духи, особо “достававшие” людей во время Русальной недели, получили название русалок. Сама же неделя первоначально называлась Русалии – от латинского rosaliae, “праздник роз” (в более теплых краях для празднования Троицкой недели использовались розы – у нас их заменителем стали березовые ветки с распустившейся зеленью).

А почему, например, и фрукт, и китайский чиновник называются мандарин? Вначале это слово означало только китайского чиновника, а название фрукта возникло из усеченного словосочетания “мандаринский апельсин” (исп. naranja mandarina, англ. Mandarin orange[69]).

Наконец, раздваиваться могут имена: 700–800 лет назад имя Юрий было фонетическим вариантом имени Георгий (в древнерусских летописях встречаются формы Георгий – Гюргий – Юрий). На самом деле это имя даже не раздвоилось, а растроилось: третий вариант – Егор. В древнерусской “Повести о разорении Рязани Батыем” фигурирует князь Ингварь Ингоревич (именно так!). Современное имя Игорь – то же самое скандинавское Ingvar, только заимствованное столетиями раньше; варианты Ингварь и Ингорь возникли при вторичном заимствовании. Впоследствии победил наиболее удобопроизносимый.

В Париже на стене одного из ресторанчиков Монмартра висит мемориальная доска, посвященная слову бистро. На ней написано, что появилось оно после взятия Парижа союзными войсками в 1814 г. когда голодные и не владевшие французским солдаты Александра I требовали накормить их “быстро”; в результате слово bistro стало первым специальным обозначением закусочной быстрого обслуживания (говоря нынешним англизированным языком, фастфуда). Те, кто был в достаточно сознательном возрасте в 1990-е, наверное, помнят сеть кафе “Русское бистро”, на вывеске которого был изображен гусар александровских времен (почему-то бородатый). Название обыгрывало именно историю происхождения слова. Впрочем, соотношение цены и качества подававшейся там еды оставляло желать лучшего, и ресторанный бум нулевых смел эту сеть, как цунами, – она просто не выдержала конкуренции. Популярность слова бистро в России с тех пор несколько упала, но не в этом суть. Ирония состоит в том, что эта растиражированная версия идет вразрез с лингвистическими изысканиями. В частности, французский этимологический словарь Robert связывает слово с диалектным (Север Франции) bistouille “пойло, плохой алкоголь”, а “русский след” в этой истории квалифицирует как чистую фантазию. Однако это не мешает не только нам, но и многим французам принимать этот миф на веру.

Зато слово пистолет действительно исконно славянского происхождения, хотя об этом мало кто знает. Да-да, как ни странно, это наше слово, побывавшее за границей и вернувшееся к нам. Напомним, что стрельцы XVII в. называли огнестрельное оружие пищаль. Разумеется, пистолет не пищит – пищит дудочка, на которую похоже его дуло. Ручное огнестрельное оружие изобрели в Чехии во время гуситских войн и назвали “дудкой”, то есть пищалью. Чехи, пользовавшиеся латиницей, записывали его как píšťala. В таком виде оно попало в английский, где ныне звучит как pistol. А нынешняя русская форма пистолет – из французского, с типично французским уменьшительным суффиксом -et.

Но и это не самое экстремальное, что может произойти со словом, заплутавшим между разными языками.

Со словами действительно может случиться все. Их могут расчленить, выкроить из обрезков новые слова и даже сшить из разных кусков настоящих монстров. Такими монстрами, например, являются старое слово светофор и сравнительно новое домофон. Оба слова двусоставные, у обоих первый корень – исконно русский, а второй – нагло и бессовестно греческий: phor- “носить” (ср. семафор, метафора, а также названия животных типа сифонофоры) и phōn- “звук” (ср. телефон, магнитофон, фонетика). Как мы видим, оба этих корня продуктивно использовались для образования новых слов, но обычно к ним все-таки добавляли греческие же компоненты. Грибоедов в свое время морщился от смешения “французского с нижегородским”. Интересно, что бы он сказал, если бы дожил до появления светофора и домофона? Однако оба слова прижились в языке и кажутся вполне естественными.