Заимствованные слова могут образовать и прямо противоположный пласт лексики – разговорный, подчеркнуто нелитературный. Такую функцию в русском языке 1960–1970-х гг. выполняли англицизмы, ставшие основой для целой системы молодежного жаргона: шузы (от shoes “обувь”), флэт (flat “квартира”), хаер (hair “волосы”), герла (от girl “девушка”) и т. д. Эта манера изъясняться сразу же стала объектом шуток и пародий. В фильме “Джентльмены удачи” (1971) один из персонажей, начиная изучать английский, переводит слово девушка как чувиха – вместо girl: для него все эти английские слова воспринимаются как сленг другой среды и другого поколения, стилистически чуждый ему, все равно что иностранный. А британский писатель Энтони Берджесс в своем романе “Заводной апельсин”, прославившемся благодаря экранизации Стэнли Кубрика, вывернул русскую жаргонную систему наизнанку и заставил своих героев в футуристической Англии вставлять в речь русские слова, написанные латиницей: moloko, droog, devotchka, nozh, molodoy, koshka, brosay (т. е. бросай) и т. д. Сам этот язык в романе называется Nadsat (“Надцать”) – буквальный перевод английского teen, которое впоследствии вольготно устроится в русском языке в составе слова тинейджер. Это изобретение Берджесса не случайно – за год до написания романа он побывал в Ленинграде, где, вероятно, вместе с литературным русским языком впитал и кое-что из нарождающегося сленга. Должно быть, носителю английского языка было очень забавно слышать, как привычные ему слова используются в чужом языке в качестве жаргона. Решение проделать то же с русским языком напрашивается просто само собой!

Правда, в отличие от русского жаргона на основе англицизмов, “Надцать” так и остался вымышленным языком литературных персонажей – реальные английские подростки на нем не заговорили. Не могу, конечно, поручиться, что не существует фан-клубов Берджесса, где этот язык используется, – используют же поклонники Толкиена вымышленные им эльфийские языки. Но в широкое бытовое употребление он не вошел.

В русском языке есть и еще одна “диаспора” иностранных слов, образовавшая особое сообщество: морской жаргон. Он состоит по преимуществу из английских и нидерландских заимствований (их не всегда можно различить по происхождению, так как лексически английский и нидерландский языки очень похожи, а при русской транслитерации фонетика искажается). Мы уже встречались с наиболее курьезным примером морского жаргона в предыдущей главе – английское Ring the bell превратилось в Рынду бей, а слово рында оказалось переосмыслено как название колокола. Однако большинство “морских” заимствований сохранили свой иностранный облик: штурвал (англ. steering wheel “рулевое колесо”, вероятно, смешанное с нидерландским stuur с тем же значением[71]); клипер (англ. clipper, от clip “резать” – в том же значении, в котором мы употребляем слово рассекать); линь (англ. line “веревка, рыболовная леска”) и т. д. С этой подчеркнутой иностранностью морских терминов связан интересный феномен – морской жаргон обрел своего рода эзотерическую сакральность, особенно в субкультуре советских детей.

Всем, кто воспитан на детской литературе времен СССР, известно, что для ее героев знать загадочные морские слова означало быть уже наполовину моряком. И чем раньше юный герой освоит морские термины, тем, говоря нынешним языком, круче. Вот характерный пример:

Но недавно мне случилось прочесть в оригинале популярнейший среди советской детворы английский роман – “Остров сокровищ” Стивенсона. Чтение меня ошеломило. Нет, то, что переводы и оригиналы могут резко отличаться, для филолога не новость. Новостью оказалось то, что у англичан, обитателей морской державы, отсутствует такой пласт языка, как морской жаргон! Язык, на котором общаются мореплаватели в романе, совершенно прозрачен и лишен всякой эзотерики.

В самом деле, в английском языке нет кока, а есть cook – просто “повар” (этим словом называется и кухарка). Нет бимса, а есть beam “балка”. Нет топселя, а есть topsail “верхний парус”. И конечно, процитированное место из детского рассказа А. Н. Толстого озадачит английского переводчика до полного выноса мозга. Для англичан веревка – она и есть веревка, rope; а если потолще, то cable; а словом line, от которого происходит наше линь, английские домохозяйки называют веревку для сушки белья. На английском корабле очень мало слов, которые не были бы интуитивно понятны домохозяйке.

А вот русскому языку зачем-то понадобился целый словарь особого жаргона, составленного из иностранных слов. Несложно догадаться, что появился он при Петре I, вместе с созданием российского флота. Но в петровское время русский язык был переполнен и другими заимствованиями, которые не задержались в нем, – мы не говорим, например, виктория, мы все-таки предпочитаем слово победа. Ну что бы случилось, если бы кок стал поваром? Но, очевидно, мореплавание в России воспринимается как занятие для посвященных, требующее особого магического языка. Англичанам же, которые полторы тысячи лет с морем на “ты”, не нужно доказывать свою причастность к эзотерическому таинству.

Напоследок стоит сказать и еще об одном специализированном языковом пласте, собравшемся из заимствований. Он общий для всех языков, по крайней мере европейских. Речь идет о языке научной терминологии, основой для которого стала латынь. Животным и растениям, как известно, принято давать латинские названия. Когда создавались первые классификации живого мира – такими исследователями, как Карл Линней (1707–1778), – специального словаря науки еще не было. Ученые просто писали все свои работы целиком на латыни, поскольку латынь считалась престижным языком античных мудрецов. Разумеется, древние римляне и не думали создавать язык научной терминологии для будущих поколений – они называли свинью sus, а овцу ovis в обычной повседневной речи. Но ученым требовались более подробные описания: например, Sus scrofa (“дикий кабан”; оба названия, родовое и видовое, означают “свинья”). Домашняя свинья, соответственно, получила название Sus scrofa domesticus. Эта система наименований животных и растений оказалась чрезвычайно удобной. Когда демократизация науки привела к отказу от латыни и ученые стали публиковаться на национальных языках, от латинской системы названий не отказались (хотя, например, в России и существует параллельная система русских эквивалентов). Так латинские названия стали “научными”. Новооткрытым животным и растениям, о которых римляне не знали, еще во времена Линнея стали придумывать названия по латинскому образцу. Но вот беда – разнообразие живых организмов, современных и ископаемых, в мире оказалось так велико, что латинских названий для всех не хватает. Поэтому современный словарь названий видов включает заимствования из самых разных языков – даже эскимосского! Я не шучу: открытый в 2006 г. ископаемый предок наземных позвоночных получил название Tiktaalik, что на языке инуктитут (восточно-канадских эскимосов) означает “налим”. Разумеется, названия оформляются по образцу латинской грамматики, и тиктаалик получил видовое название с латинским окончанием – Tiktaalik roseae[72].