– Я знаю, что между нами все кончено, – сказала она, словно речь шла о сердечной связи. – Но мне жутко плохо, мне надо увидеть тебя как можно скорее, а то я, честное слово, покончу с собой, ты же понимаешь, у нас на носу конец света, осталось года полтора, не больше, из-за глобального потепления, и восемьдесят процентов всего живого погибнет. Я читала про это в интернете, просто жуть что такое. И еще астероид пятьдесят метров в диаметре. Он того и гляди столкнется с Землей. В один миг Орлеана не будет, в прошлый раз такой астероид уничтожил всех динозавров.

– Бландина! Бландина! – Спаситель попытался остановить словесный поток.

Но разве можно остановить лихорадочный бред?

– Летняя температура поднимется до пятидесяти градусов и выше, два миллиарда людей умрут. У белых медведей не будет больше льда, и зря мой отец купил дом на острове Ре, потому что море затопит все острова. Даже Мартинику.

– Бландина! – рявкнул Спаситель. – Замолчи! Считай про себя до десяти.

Молчание.

– Ну вот. Теперь договоримся о встрече.

И Спаситель с усталым вздохом открыл ежедневник.

На другой половине дома Лазарь поставил точку, закончив домашку по французскому.

– Масу шолсо учиться после школы? – спросил Поль, предпочитавший в пятницу расслабиться.

– Я хочу поскорее отделаться. Теперь забуду о школе до понедельника.

Поль прекрасно знал, что отравит себе выходные, откладывая с часу на час выполнение заданий.

– А я вот ну никак не могу себя заставить… – жалобно простонал он.

Дверь в коридоре хлопнула.

– Твой папа идет, – простонал Поль тем же жалобным голосом.

– Он больше не твой? – удивился Лазарь.

– Иногда мой, иногда не мой.

Спаситель не вошел, а влетел в кухню. Луиза уехала в Париж на встречу с издательницей и вернется только с последним поездом, так что ему отвечать за ужин.

– А ну-ка, все со стола убрали! Быстро! – скомандовал он мальчишкам, показав на тетрадки, ручки, карандаши, учебники и морских свинок.

На ходу он прочитал несколько слов на листке, лежащем на столе. «Смертная рубашка».

– Это еще что такое?

Он начал читать, а Поль все так же горестно и безнадежно стал объяснять ему, что эта сказка, но вовсе не Уолта Диснея, а мадам Плантье. Спаситель, уже не слушая, продолжал читать историю любимого сыночка и безутешной матери.

«Мать все плакала и плакала, и вот однажды сынок пришел к ней одетый в смертную рубашку, в которой его положили в гроб, сел в ногах постели и сказал:

– Мама, не плачь больше, я не могу спокойно спать в своем гробу, от твоих слез промокла моя смертная рубашка и никак не может высохнуть».

У Спасителя горло перехватило. Он вспомнил мадам Эмсалем, которая потеряла единственную любимую дочь и плакала напролет все ночи. В сказке мать, услышав просьбу сына, перестала плакать.

«На следующую ночь сын снова вернулся к ней, в руках он держал горящую свечку и сказал:

– Видишь, моя смертная рубашка почти высохла, и в могиле я обрел мир и покой».

– Замечательно! – сказал Спаситель, откладывая листок.

– Да? – недоверчиво переспросил Поль, не веря своим ушам, а Лазарь тут же с интересом подхватил отложенный Спасителем листок. Что там такое прочитал отец, чего он не заметил.

Вечером Лазарь записал у себя в тетради:

«Когда умирает кто-то любимый, все плачут, а потом перестают, чтобы высохла смертная рубашка. Я не плакал, когда мама умерла, я был совсем маленький и ничего не понимал. Поэтому теперь я угрюмый, как говорит папа».

* * *

В субботу во второй половине дня Эллиот отправился на велосипеде в Сен-Приве-Сен-Мемен, в гости к Кими, который жил в красивой современной вилле с большими окнами и бассейном.

– Добрый день, мадам.

Ему открыла дверь пожилая женщина в традиционной для вьетнамок одежде – черных шелковых брюках и длинной блузе. Она что-то произнесла гортанным голосом, но Эллиот не обратил внимания. Он прошел через гостиную с кремовыми стенами и мебелью из хрома и плексигласа. Он успел привыкнуть к особой атмосфере этого дома – чистого, прохладного и молчаливого. Постучался в дверь Кими и вошел. При встрече они не говорили друг другу «привет-привет!», не целовались. Кими и Эллиот изобрели собственные ритуалы. Они делали hug[17]: Эллиот обнимал Кими за шею, а Кими, меньше его ростом, обнимал его за талию.

– Привет, мозгляк!

– Салют, мудак!

Они с удовольствием называли друг друга уничижительными кличками: урод, китаеза, недоделанный, как бы смывая насмешкой боль от оскорблений, которые сыпались на них со всех сторон. После нападения на улице в ночь со второго на третье апреля Кими почти лишился голоса и говорил шепотом. За восемь месяцев, что прошли с тех пор, внешность юного денди очень изменилась. Он отказался от мелирования, и теперь волна черных как вороново крыло волос падала ему на щеку. Он не подкрашивал больше глаза, не белил щеки, носил просторные толстовки и джинсы.

– Посидим в комнате, – предложил Эллиот.

В комнате Кими стояла кровать в два метра шириной, на стене висел большой экран. Ребята разлеглись на кровати среди больших и маленьких подушек.

Пошли титры «Йентл», и Кими пристроился поближе к Эллиоту, положил голову ему на плечо, прижал к ноге ногу. При первых звуках скрипки, под которые на экране пошел текст: «Во времена, когда учиться могли только мужчины, there was a girl called Yentl[18]», Эллиот почувствовал, что в горле у него защипало и что он непременно будет плакать. Хорошо, что Кими не презирает парней, которые плачут, и вообще он классный.

Спаситель что, специально хотел, чтобы на Эллиота нахлынули воспоминания?

Когда отец Йентл все-таки сдается на ее уговоры и принимается читать с ней Талмуд, когда он над ней посмеивается, потому что она постоянно спрашивает: «Why?»[19], когда печально говорит ей:

– Ты женщина, а я не смог научить тебя быть женщиной.

А она ему отвечает:

– Ты всему меня научил, папа…

Эллиоту вспоминалось, как папа подарил ему на день рождения в десять лет книгу «Про девочку Жюли, которая смахивала на мальчика», как надувал ему футбольный мяч, как подарил свой скаутский нож, как водил его на картинг.

«Я хочу знать, – поет Йентл, – почему мне ничего нельзя?»

У Эллиота побежали мурашки. Отчего? От голоса Барбары Стрейзанд? От сентиментальной мелодии? От очень простых слов: «Я хочу найти свое место в мире»?