слова Гоши вывели из себя и Матвея. Он вскочил, взмахнул палкой и крикнул:

— Очки сними, когда со старшими разговариваешь, сопляк!

И сделал попытку ринуться на доморощенного мафиози. Но Андрюша был начеку и повис на Матвее спереди, я схватил его сзади за руки. В общем, едва утихомирили и усадили в кресло.

К тому же Гоша проявил благоразумие и снял очки. Но лучше бы он этого не делал.

Еще недавно я давал ему лет шестнадцать-семнадцать, но сейчас, без очков, он выглядел на все двадцать пять, а может, и тридцать. Настолько старыми были его глаза, которые, по-видимому, боялись света и щурились. Это были глаза человека, который все в этом мире видел и его уже ничем не удивишь.

Вот тут мне по-настоящему стало страшно. Я понял, что этот Гоша не пощадит нашего внука — настолько беспощадными были его глаза.

А Матвей, как ни странно, был доволен, что узрел глаза Гоши.

— Давно бы так! — с удовлетворением произнес он, усаживаясь поудобнее в кресле, и переспросил: — Значит, через две недели встречаемся здесь, на этом месте?

Гоша бросил быстрый взгляд на Андрюшу и кивнул.

Матвей неожиданно застонал.

— Что, нога? — обеспокоенно спросил я.

— Она, проклятая,— от боли Матвей даже заскрипел зубами, с трудом, но все-таки поднялся.— Я поехал. Мне надо полежать, из дома носа не высовывать. Я правильно говорю, доктор?

— Совершенно верно,— подтвердил я.— И к тому же — ногу необходимо держать в тепле.

— Вот-вот, в тепле, а на улице дождь, холод,— воскликнул Матвей и добавил, заметив, что я поднимаюсь: — Меня не надо провожать, я сам доберусь. До встречи!

Последние слова Матвея прозвучали и как обещание, и как угроза.

Когда я остался наедине с ребятами, то не знал, что делать и о чем говорить. Я старался не глядеть на Гошу — по моим глазам он сразу догадается, что я его терпеть не могу.

Неловкую паузу разрядил Андрюша.

— И мы пойдем,— поднялся он.

— Да, нам пора,— заторопился Гоша.

Он нацепил темные очки и снова превратился в симпатичного молодого человека с несколько бледным лицом. Когда ребята ушли, я этому очень обрадовался. Мне надо было привести мысли в порядок. А это занятие не для посторонних глаз.

Но побыть одному мне не удалось — вошла Настя с подносом, на котором стояли чашки.

— А где все? — обвела она недоуменным взглядом комнату.

— Ушли,— развел я руками.

— А как же чай?

— Будем пить,— успокоил я ее.

И вскоре мы пили чай, и Настя говорила без умолку. Как и все глухие люди, она не требовала, чтобы ее слушали, она была уверена, что ее слышат.

— Я рада, что у Андрюши появился товарищ. В Андрюшином возрасте нельзя без товарища. Правда, он несколько старше, ну да это лучше — будет и советчиком, и защитником, если понадобится. Андрюша такой одинокий, неприкаянный… Анюта — не в счет, она девочка… Хотя, если б не было Анюты, ему было бы совсем плохо…

Под Настины монологи я не только мог спать, но и думать. Вот что мне не давало покоя — отчего в таком пожарном темпе сбежал Матвей? Это было на него непохоже. То есть сбегал он и прежде, и всегда самым неожиданным образом, не обращая внимания на то, как воспримут его исчезновение окружающие. Непохожим было другое — Матвей пожаловался, что ему больно. Бывало, сожмет губы, побледнеет и молчит, ни слова, ни полслова жалобы от него не услышишь. А тут разнюнился, расхныкался при мальчишках, хотя именно перед ними должен был держать фасон.

Значит, ему не так заболело, как приспичило сбежать. И ничего поинтереснее чем больная нога он придумать не мог.

Наверное, на то была причина.

Но какая?

ЧИСТО МУЖСКОЕ ДЕЛО

Весь следующий день я просидел на телефоне. То есть, поудобнее устроившись в кресле, я беспрерывно крутил диск телефонного аппарата. И каждый раз в трубке раздавались долгие гудки. Это значило, что человека, которому я звоню, нет дома. А он как раз должен был быть дома, потому что звонил я Матвею. Если у него и вправду разболелась нога, а я прописал ему покой и постельный режим, значит, он должен смирно лежать на диванчике, а не носиться сломя голову по улицам, где идет дождь и ветер пробирает до костей.

А Матвей носился. Выходит, вчера он так поспешно покинул мой дом неспроста. Меня так и подмывало узнать, отчего Матвей сбежал. Поэтому я чуть ли не весь день просидел на телефоне.

Правда, когда пришел из школы Андрюша, я стал звонить реже. Ну, может, раз в полчаса или даже в час. Сам не знаю почему. Что-то мне подсказало — не надо, чтобы об этом знал внук.

Сегодня Андрюша задержался после школы. Настя дважды разогревала обед. Я не выдержал и поел в одиночестве. Когда же внук явился, бабушка набросилась на него с упреками. На что Андрюша, лучезарно улыбаясь, ответствовал:

— Ходили по домам, собирали макулатуру… Через час снова пойдем…

Быстро расправившись с обедом, а потом и с уроками, Андрюша убежал на улицу. А я снова уселся на телефон. Но все мои попытки дозвониться оказались безрезультатными Матвей не отвечал.

— Может, он в больницу попал? высказала предположение Настя.

— Если б попал, дал бы нам знать,— спокойно ответил я, так как был уверен, что Матвея нет дома совсем по другой причине.

— А вдруг лежит без сознания и нету у него никаких сил доползти до телефона? — не отставала Настя.

— Ну и разыгралось у тебя воображение,— пробурчал я.— Носится, небось, твой Матвей по улицам, нагоняет страх на нарушителей правил социалистической торговли…

— А что же ты целый день сидел на телефоне? — Настя знала, чем меня крыть.— Заведи вездеход, проведай Матвея…

Не мог же я ей объяснить, что волнуюсь совсем не из-за Матвея. Вернее, не из-за его больной ноги, а из-за того, что он так надолго пропал, не сказав мне ни слова.

Но Настя добилась своего — мне уже не сиделось и не читалось в уютном кресле. Кряхтя, я поднялся, оделся и вышел из дома.

Возле гаража меня окликнула Анюта:

— Дедушка Коля, ты куда?

Я объяснил, что еду к Матвею.

— Вот и хорошо,— сказала Анюта,— мне как раз надо с тобой поговорить наедине.