врёт! – искренне удивился один из жрецов. Магринор тут же дал знак ему замолчать и сказал:

– Ты используешь своё одеяние для открытия врат.

Да. Использую. Иначе они открываются так, как будто вся вселенная сотрясается.

– И это очень рискованно, ведь ты не маг, – продолжил он. – Как осмеливаешься путешествовать из мира в мир безо всякого веского повода? Что ведёт тебя?

– Я Странник.

– Ты дурак! – громко воскликнул гном. Арнео тут же бессовестно захрюкал от едва сдерживаемого смеха. – Но ты и храбрец. Возможно, не просто так судьба привела тебя сюда, хотя ты и чтишь то, что мы отрицаем.

– А что он чтит? – насторожился воевода, но вместо ответа на свой вопрос получил твёрдое указание:

– Оставь здесь эти вещи, почтенный Далсинор. Быть может, Странник и правда очистит Амонранд от его глубинного Ужаса.

Вояка молча подчинился, а жрецы попрощались и ушли. Наверное, я и правда был им не особо интересен. Они желали увидеть кого другого. И конкретно Артондола. Беда в том, что сам он ни с кем из гномов общаться не желал. А потому, даже несмотря на то, что Далсинор остался, бог нагло уместил свой зад на скамье и принялся за еду. Глава войск Амонранда недовольно покосился на него, но не стал ничего выговаривать, а осведомился у меня:

– Ты и правда из другого мира?

– Я бывал в разных мирах.

Других вопросов у него то ли не возникло, то ли ещё чего, но этот гном тоже ушёл. Подобное поведение оставило меня в растерянности, но я пребывал в нём недолго. Вскоре я довольно потёр руки и вернулся к трапезе.

– Нет, кой-чего я не понял, – тут же подбоченился Арнео. – Тебе они вещи принесли. А где моя шпага-то?!

– Наверное, не заслуживала внимания, – предположил я, а там, покончив с едой, устало улёгся на постель и с наслаждением вытянул ноги.

Я зевнул. Мне определённо не хотелось спать, но воспоминания оказались слишком яркими. Я чрезмерно отчётливо ощутил всё то, что ощущал тогда. Мне пришлось даже потереть глаза, чтобы согнать с себя дремоту, однако помогло это действие мало. Так что я собрал вещи в сумку, потянулся до хруста в костях и решил обойти вокруг умирающего мира, удовлетворяя собственное ощущение гармонии. Мне нравилась дымка мрака над этой планетой, мне нравились алые бурлящие реки лавы, мне нравились чёрные горы, извергающие своё нутро… и мне нравилась стоящая вокруг мёртвая тишина, полная блеска иных далёких и, наверняка, не менее мёртвых миров! Вид был мучительным. Вид был прекрасным!

Вдоволь налюбовавшись, я пришёл к выводу, что всё же не желаю делать никаких зарисовок, не желаю покамест продолжать писать да и вообще касаться пера и чернил. А потому прикрыл глаза, чтобы зрительная привычка перестала мне мешать, и сосредоточился на поиске ближайшего обитаемого пространства. Всё-таки стоило помнить, что, прежде всего, я живое существо, которому не стоит надолго покидать пределы пригодных для жизни физических параметров.

Словно вопреки только что высказанной логике я начал плавно ощупывать междумирье, окончательно теряя ощущение собственного плотного тела. Я был безграничен, растекался во все стороны, подобно невидимой волне, собирал крохи информации, способные дать решение на поставленную задачу. И тут…

Странное препятствие.

Это не была защитная граница мира или нечто подобное. Что-то иное, тонкое, едва уловимое.

Опыт позволил не дать разуму сигнал открыть веки. Если бы я это сделал, то снова воплотился, а во мне горела уверенность, что стоит вернуть себе обличье, как ускользнёт и способность ощущать найденную аномалию. Бестелесным созданием можно было сделать куда как больше! Вот только подобное состояние не давало ни на чём толком сосредоточиться и являлось опасным. Продолжая расширять себя во все направлениях, пребывая безграничным созерцателем, я всё больше терял ощущение собственного «я» и вот-вот, как и многие маги до меня, не смог бы в какой-то миг остановиться и по итогу растворился бы.

Однако, будучи на пределе допустимого, у меня всё же получилось сделать желанный вывод и, открыв глаза да в единую долю секунды сжимаясь до крошечной точки пространства, я обрёл удерживающий меня маяк – своё тело. И это тело знало, что от него требовалось. Ноги сами пришли в действие. Я спешил. Спешил, до боли во всех мышцах. Торопился как мог, пока Фантазия оставалась в том же клочке бытия, где мне довелось её найти!

…И эта спешка в междумирье ни коем образом не походила на размеренное приключение в недрах Амонранда.

Гномы плохо видели при ярком солнечном свете, а потому, выходя из недр своего города на поверхность, использовали либо шлемы специальной конструкции, либо очки, либо вообще ничего не использовали, если могли укрыться под тентом повозки.

Эльфы плохо видели при искусственном освещении. Свет звёзд они предпочитали любому фонарю, чьё пламя трепыхалось как мотылёк, за доли секунды меняя отбрасываемые предметами тени. А более устойчивые волшебные огни и электрические лампы просто-напросто раздражали сетчатку их глаз до слёз.

Вот люди куда как менее придирчиво относились к свету. Главное, чтобы был. Хоть какой-нибудь… Нет, не хоть какой-нибудь. А определённо поярче тусклого отсвета подгорного мха, произрастающего в склянке!

– Ничего не видно! – пожаловалась Элдри, в очередной раз спотыкаясь на, казалось бы, ровном месте. Я помог ей подняться и, погладив через ткань чёрной рубашки свой собственный недавний ушиб на локте, тоже недовольно заворчал:

– Как, интересно, биться с Ужасом Глубин, если я дальше носа своего ничего не вижу?

– Зато так он может и нас не заметить, – оптимистично предположил не страдающий подобным изъяном зрения бог.

Затем, думая, что никто не смог бы этого различить, Арнео почесал свой божественный зад. Моё лицо скривилось, но дальнейшие события мне понравились. Такое ощущение, что я был их режиссёром.

Рука Арнео ещё не успела вернуться на своё место, как Далсинор, который и нёс склянку со мхом, устало вздохнул и поднял своеобразный факел повыше. Видимость сразу улучшилась, а потому деяние Арнео стало заметно абсолютно всем:

– Лайрэм, а так делать же неприлично, – тут же вставила своё слово Элдри.

– Чего делать? Ничего я не делаю, – ответил бог, стремительно убирая руку с пятой точки.

– Но я видела, как ты чесал попу.

– Ничего я не чесал!

Меня разговор развеселил. Но вслух я не стал смеяться, а так широко улыбнулся. А затем заметил, что пряжка моего любимого чёрного плаща, украшенного с обильной серебряной вышивкой, некрасиво сместилась. Поэтому я поправил её да продолжил возмущаться:

– Почему вообще надо куда-то идти?! Если