Заинтересованно наблюдая, как я наливаю в стакан все на те же полтора пальца, хлопал себя ладонями по ляжкам и качал головой. А когда потянулся за порцией, сказал восхищенно:

— Просто не знаю, почему я все это тебе рассказываю!

Эх, миленький! Тьфу! То ли еще выбалтывали пьяные мужики женщинам! Да тут и постели никакой не надо. Вот пожалею сейчас тебя, как маленького, и посмотрим. А если смотреть трудно станет, нашатыря глотнешь, куда ты теперь денешься!

— Нет! — воскликнул Борис и потянулся за сигаретами. — Ты меня не путай! У меня жена пропала! А ты пообещала, что она пропа… нет, живая! — Он захихикал и громко икнул. — А теперь говоришь, что ее убили. И что она им мешала . А мне она никогда не мешала!

Он всхлипнул и прикурил. Со страдальческим выражением лица выпустил дым уголком размякших губ.

— Я бы никогда ее не отдал, Танечка, Натульку мою!

Лицо его перекосилось, и глаза набухли слезами.

— Боб!

Он вскинул голову как от удара.

— Чем она мешала этим гадам? Врагам этим, стервецам подлым?

— Правильно! — взмахнул он руками. — Подлым! А… — глянул на меня недоумевающе, — кому?

— «Райским» жителям!

— А-а! — дошло до него. — «Рай»! Это страшные люди, Таня, ты мне поверь! Они хотят выгнать нас с Андрюхой из Прибалтики! Ну, они там хозяева. Тут уж не попишешь!

Он обреченно причмокнул, сделал ныряющее движение, обозначающее кивок, и, раздувая ноздри, задышал, распаляясь.

— А все тесть, сука жадная, перекрыл кислород прибалтийцам, а они — нам с Андрюшкой, у себя, там! А там, Танечка, денежек вгрохано, ой-ей!

— А здесь, Боренька, Наташу убить надо! — перебила я его. — Чтобы прибалтийских денежек не лишиться!

— Нет, откуда ты все знаешь? — Он прищурился с пьяной недоверчивостью. — А-а! Я все понял! — Он откинулся на спинку кресла и смял пальцами лицо. — Ты с ними заодно!

— С кем? — рассмеялась я от неожиданности.

Он погрозил пальцем и уставил его на меня:

— Ты тоже «райская» птица! — привстал и выдохнул мне в лицо: — Сволочь!

Оказалось, что я уже давно сижу и жду повода для взрыва. Даже не возмутилась обвинением и «сволочь» пропустила мимо ушей. Обрадовалась даже. Обрадовалась предоставленной мне возможности. Встала, обошла стол, приподняла Борисову голову за подбородок и не спеша влепила ему, успевшему зажмуриться, такую затрещину, что, будь он не в кресле, непременно слетел бы на пол. И вернулась на свое место.

— Ого! — поразился он через минуту и отнял ладонь от зардевшейся щеки. — Чего это, Тань, ты боксом заниматься стала? Вроде так сидели! А?

— Ты хорошую женщину, Танечку, сволочью назвал!

— Да? Да, назвал. А почему?

Он явно трезвее стал. Удивительно!

— Что-то ты из меня память вышибла.

— Давай на посошок, Боря, да я провожу тебя до машины.

— Давай! — согласился он. — Поздно уже, баиньки пора! А как ты мою машину нашла? — поинтересовался, прожевав закуску.

Перед тем как ответить, я заставила его подняться и выйти вон, и сама вышла вместе с ним на фонарный свет темных уже улиц.

— Мимо шла, смотрю — валяется, думаю, надо Борису сказать, — объяснила ему по поводу машины.

Она стояла на прежнем месте, там, где я ее покинула. Борис обрадовался ей, как живой, обошел вокруг, на полном серьезе чмокнул в радиатор.

Странно, но того омерзения, какое было у меня к нему в начале нашей встречи, я уже не испытывала. Наверное, права поговорка, что женщина пьяному мужику простить может многое. Прощать мне ему было нечего, вот разве Серегу.

Борис плюхнулся за руль и не сразу попал ключом в замок зажигания. Раздраженный непослушанием любимицы, вцепился в руль и тряхнул его так, что покачнулась вся машина.

— Та-ань! — проблеял, глядя на меня виновато, снизу вверх. — Не слушается! Отвези меня, а? Без обиды, вот так, отвези? Как человека прошу!

Я заставила его перелезть на соседнее место. Он проделал это, неуклюже задирая ноги, перевел дух. Усевшись, я высказала ему условие, с которым согласна подвезти его.

— Завтра, спросонок, обязательно позвони мне. Слышишь? Помогу я вам с Наташей, не пытайся больше ее убивать. Не такие дела расхлебывать приходилось. Ты понял меня, Боб?

— П-понял! — Он энергично закивал.

Так головой двигать можно, когда мозги в ней крепко сидят или вообще их нет. Последнее к нему не относится. Деньги он все-таки делает.

— Что понял?

— Тебе позвонить, Наташку не трогать, а ты нам поможешь.

— В чем помогу?

— Отпутаться от «Рая»! — пожал он плечами.

Я смотрела на него испытующе с минуту, не меньше, пока не уверилась, что хоть он и в густом коньячном тумане, но рассудком своим владеет вполне. Дай ему бог еще и памяти!

К подъезду его дома мы подкатили с шиком. То, что мне пришлось бороться, особенно вначале, с нехорошими ассоциациями, связанными с его машиной, не помешало получить удовольствие от управления классным аппаратом, послушным каждому движению, как хорошо выезженный конь. Такого во хмелю и в радиатор чмокнуть можно.

— Какой этаж? — пошутила, толкнув в плечо клюющего носом хозяина этой роскоши.

— Третий! — откликнулся он, просыпаясь, и, осознав юмор, усмехнулся: — Гы-гы!

— Приехали!

Я сунула ему ключи от машины в карман и, не слушая горячих приглашений зайти в гости, повернулась и пошла восвояси. В гостях у тебя я сегодня уже побывала и своей волей не желаю больше, ни завтра и никогда!

Что меня дернуло оглянуться, дойдя до угла дома? Если б не это, дальнейшее развитие событий пошло куда проще и, как знать, в какой итог отлилась бы вся эта история.

Борис, до предела утомленный сегодняшней жизнью, сидел на лавочке возле подъезда, и голова его уже успела свеситься на грудь. И сейчас еще было не поздно повернуться и убраться отсюда к черту. Чем он рисковал, засыпая на улице теплой летней ночью, на пороге родимого дома? Собачьих размеров золотой цепью на шее? Да при желании он из нескольких таких шнурок для смывного бачка в туалете соседа сотворить может и не обеднеет нисколько! Часами на руке баксовитыми, со всякими прибамбасами? В сравнении с жизнью и они значат не более того, что убирают с глаз долой, подергав за шнурок смывного бачка. Что еще? Ну, фонарь под глазом, разбитая губа и разорванная рубаха. По морде он уже получил от меня и — знаю по опыту — процедуру эту переносит достаточно легко. А все остальное — вздор троекратный!

Нет, повернулась я и в легком раздражении направилась обратно к нему, бедолаге! А подойдя, толкнула коленкой и приказала немедленно встать. Он повиновался, уже привычно.