Хозяйка и слуга долго смотрели друг на друга, застыв от ужаса. С улицы доносилось все больше испуганных голосов, поскольку появились гвардейцы с факелами, чтобы попытаться схватить жуткого злоумышленника. Послышались выстрелы, хотя надежды попасть в цель было мало, поскольку этой ночью поднялся сильный ветер. И пока Роберт склонился над столом, со стонами прижимая руки к груди, Чарльз, казалось, пришел в себя.

— Я должен пойти наверх, удостовериться, что дети в безопасности, — выкрикнул он и выбежал из комнаты. Два охранника сразу же бросились за ним, попросив королеву и всех остальных оставаться в доме до тех пор, когда им ничто не будет угрожать.

Снаружи продолжались волнения и суматоха, хотя воющее существо постепенно затихло, и, к счастью, его больше не было ни видно, ни слышно. Оно словно растворилось в черном вечернем небе, как по волшебству. Совершенно недоумевая, что же нам делать, я вернулась, чтобы посмотреть на маму, которая низко склонилась и собирала свои карты, рассыпавшиеся по всему полу. Следуя ее примеру, я подняла кристальный шар. Он каким-то образом выкатился из ее сумки и теперь лежал около очага.

Пока мама убирала свою свечу с подставкой с того места на окне, куда ее переставили, возвратился Чарльз и, задыхаясь от беготни по верхним комнатам, уверил королеву, что там все спокойно, все в безопасности. Стоя на коленях под столом, я искала маленький нераскрытый мешочек, раньше лежавший на столе. В этот момент я почувствовала, как Чарльз прикоснулся к моему рукаву, и услышала его низкий голос:

— Это вы ищете?

— Да, именно, — ответила я, поднимая голову и протягивая руку к мешочку — но его успели перехватить.

— Спасибо! — пробормотала мама, изящно беря мешочек. — Я полагаю, что экипаж довезет нас теперь домой без каких-либо задержек?

Несмотря на ее высокомерную грубость, он ответил совершенно спокойно:

— Он уже ожидает вас, мэм. Я распоряжусь, чтобы немедленно принесли ваши пальто и шляпы, и проинструктирую охранников. Пожалуйста, не сомневайтесь, — он широко улыбнулся, — кучер защитит вас от любой опасности.

Пока мы стояли в дверном проеме, собираясь уходить, казалось, что королева не замечает нас, хотя этот внезапный случай немного разрядил обстановку. Матильда встала, чтобы успокоить Роберта, который сидел за столом на королевском стуле и пил вино. Виктория стояла около окна в одиночестве, погруженная в свои мысли, и смотрела на одинокую луну, которая грозно висела прямо над замком.

Когда мы уже собирались выйти, она обернулась и спросила маму:

— Так вы говорите, миссис Уиллоуби, что я проживу еще очень много лет?

— О да, мэм, — прозвучал четкий ответ. — В этом у меня нет никаких сомнений.

Наступило Рождество, а Тилсбери все еще не вернулся.

После той злополучной ночи в замке в нашем доме царило подавленное настроение. Я была расстроена из-за обиды, которую мы, возможно, нанесли королеве, и испугана появлением неземного, воющего существа. Мама потребовала от меня держать все в тайне, а затем не захотела говорить о вечере вообще. Она ушла в себя, отказывалась от любых приглашений, как личных, так и деловых, не желая принимать никаких посетителей.

Мама объясняла это усталостью, но я опасалась, что ужасный сеанс только усилил ее желание покинуть Виндзор и начать новую жизнь в другом месте. Конечно, если ее привлекательный сообщник когда-либо снова появится. Несомненно, была и другая причина постоянного плохого настроения мамы. Хотя одна из нас была бы счастлива никогда больше не видеть тех темных глаз, но другая отчаянно жаждала этого.

* * *

Ранним вечером двадцать четвертого декабря мистер Моррисон, муж кухарки, принес в горшке прекрасную елку, а также корзину с имбирными пряниками, красными лентами и серебряными грецкими орехами — их традиционный рождественский подарок. С тех пор как умер папа, Моррисоны праздновали Рождество с нами, а муж кухарки был нашим святым Николасом.

Приблизительно через час после того, как он пришел, мы с мамой стояли позади него и наслаждались зрелищем. А когда мама зажигала крошечные красные свечи, прикрепленные к ветвям дерева, которые озарили теперь вход в гостиную, она даже казалась веселой.

Позже этим же вечером мама, Нэнси и я сервировали обеденный стол для завтрака следующим утром, расставляя самый лучший фарфор и хрусталь. Недавно отполированные столовые приборы блестели так же, как и серебряный канделябр, украшенный все теми же красными свечами.

На каждом месте лежала отдельная карточка, подписанная аккуратным, изящным маминым почерком и украшенная маленькой веточкой остролиста. И, обходя со всех сторон большой стол, после каждого шага я читала вслух имена: Ада… Алиса… мистер Моррисон… миссис Моррисон… Нэнси… и… мистер Чарльз Эллисон.

Я знала, что мамины мотивы пригласить его были скорее эгоистичны и основывались на том, чтобы подольше задержать у нас в доме горничную, выполнявшую всю работу по хозяйству, а не чтобы проявить доброту по отношению к ее брату-близнецу.

Нэнси никогда не казалась такой веселой, как сегодня, и работала усерднее, чем когда-либо, выражая таким образом свое восхищение. А я старательно скрывала свою радость.

Мы обе и я, и мама следующим утром встали поздно — и, оставляя следы наших стремительных шагов в глубоком новом снежном слое, побежали в церковь. Когда мы подошли ко входу и позвонили, двери широко открылись, чтобы впустить нас внутрь. Казалось, в этот день здесь собрались люди со всей нашей окрестности. Через проходы доносился гимн, слова которого взмывали высоко над флагштоками и поднимались еще выше, к высокой сводчатой крыше. Поскольку это была гарнизонная церковь — бывшего полка моего отца, — граждане сидели под военными флагами на деревянных скамейках, и я всегда ощущала здесь странное сочетание двух противоположностей: эмблемы войны и разрушения располагались бок о бок с распятием, знаком нашей любви к миру, символом христианской веры. И в этом, как считалось, святом месте за свои «богохульные делишки» маму осуждали особенно. То и дело до меня доносился детский шепот, и даже одна моя одноклассница из воскресной школы отстранилась. Она стала более осторожной с тех пор, как мама начала общаться с мистером Тилсбери. Круг наших знакомых год от года таял, и в конце концов среди маминых друзей не осталось никого, кроме ее клиентов и заискивающих поклонников.

Но сегодня меня это ни капли не беспокоило. Когда мы пели, мое сердце было преисполнено радостью, и даже неохотное сухое рукопожатие священника не могло испортить это счастливое настроение ожидания. И когда уже мы с мамой под руку преодолевали небольшое расстояние до дома, я поцеловала ее в прохладную щеку под большим венком омелы, висевшим над нашим входом, с радостью заметив, что она снова выглядит веселой.

— Счастливого Рождества, мама.

— Да, моя дорогая. Я уверена, что оно будет очень счастливым.

Я тихо согласилась, поскольку сегодня, кажется, не должен был появиться никакой неожиданный посетитель.