– Ну, не так уж и плохо, – опроверг догадки зэка судья. – Кстати, как любитель честной игры объявляю, что уже начал ваш поиск. Три, четыре, пять, я иду искать. Кургузов, специально для тебя поясняю: кто не спрятался – я не виноват.

– Я сейчас обмочусь.

– Как обыч…? – судья оборвался на полуслове, его ресницы дрогнули. – Что ты сказал?

– Я сказал, что сейчас описаюсь от страха. И мне вообще непонятно: как судья может бросаться такими категориями? Судья не должен пугать или мстить. Судья, насколько мне помогает память, должен быть беспристрастен. Как, например, в моем случае восьмилетней давности, – в трубке раздалось покашливание. – Чего молчите, Антон Павлович? – спросил Кургузов после затянувшейся паузы.

– Да я вот думаю. Ты так себя ведешь из-за обиды на справедливый приговор или по причине незалеченного сотрясения мозга, когда тебя конвоир в зале суда наручниками по макушке треснул?

Сухой смех в трубке отдавал нотками уважения.

– Да, память у вас, Антон Павлович, что надо. Еще бы совести чуток добавить. Вы знаете, что происходит с людьми, которых вы так легко отправляете на срок?

Струге решил перехватить инициативу.

– Может, пересечемся где? Вы, Кургузов, настолько интересный, вдумчивый собеседник. Побеседуем, поспорим. Вы расскажете мне, что с вами произошло…

В оконное стекло со всей скоростью своего полета врезалась синица, а над ней черной тенью мелькнул коршун. От звона Струге передернуло, словно он прикоснулся к оголенному проводу.

– Что это у вас там происходит? – поинтересовался собеседник. – Секретарша, услышав тупое предложение судьи, не выдержала и выбросилась в окно?

– Птички, Кургузов, птички. Так как?

– Я сам время встречи определю, – из трубки повеяло холодом. Струге готов был поклясться, что она на какое-то мгновение покрылась инеем. – В прошлый раз промашка вышла, вы уж не обессудьте. Обещаю, что больше этого не повторится.

И снова короткие гудки. На часах – четырнадцать часов и девятнадцать минут. Столько же, наверное, и на часах Кургузова. Он тратит времени ровно столько, чтобы было невозможно его засечь аппаратуре спецов. Антон следил по секундомеру – зэк-шантажист ни разу не разговаривал по телефону более одной минуты и пятидесяти секунд. Все правильно, лучше десять секунд недоговорить, чем потом тратить силы на быстрый бег от места разговора.

Бросив трубку, Антон некоторое время ходил по кабинету, растирал подбородок и тер виски. Когда он наконец-то вернулся в реальность, он услышал голос Алисы:

– Антон Павлович, так давать команду на привод в зал или нет?

Он посмотрел на нее, словно увидел впервые.

– Приглашать участников? – уже тихо спросила секретарь.

– Да, Алиса, конечно. Конечно, приглашай.

И снова посмотрел на часы. Как бы то ни было, две минуты у него тоже есть. Набрав номер, он сидел и мечтал о том, чтобы Пащенко не оказался у прокурора на совещании. Новость можно было отложить и на потом, в данном случае ее распространение не имело никакого значения. Но Струге не терпелось рассказать о своем наитии, подтвержденном практикой.

Пащенко был в кабинете. А к телефону не подходил долго, потому что поливал цветы.

– Вадим, у меня мало времени, но много информации. Я имею желание тебе кое о чем рассказать, но не имею возможности. Зато имею возможность начать процесс, хотя делать это не имею никакого желания. Вечером нужно будет обязательно встретиться.

Повесил трубку и довольно потянулся. Вот пусть зампрокурора и потерзает себя сейчас догадками. Перезванивать не станет. Он знает: процесс для Струге – святое. Тут хоть на козырьке балкона виси – пока приговор не объявит, обратно не затащит. Пащенко решил перезвонить Антону Павловичу уже домой. Так вернее.

Но его опередил начальник УР. Он позвонил в тот момент, когда Струге сидел на кухне напротив Саши и без аппетита пережевывал бифштекс.

– У тебя сотовый тренькает, – не убирая из-под подбородка руки, сообщила Саша.

Струге покачал головой, давая понять, что слышит.

– Настойчиво тренькает, Антон, – уже с предупреждением в голосе повторила жена.

Воткнув в недоеденную котлету вилку, Струге встал и направился в зал. Телефон он не вынимал из кармана с момента убытия с работы, поэтому пришлось как следует покопаться в карманах брошенного на спинку стула пиджака. Ему повезло, он успел войти в связь раньше, чем абонент из нее вышел.

– Да! – ковыряясь языком в зубе, бросил Антон Павлович.

– Это Марковников.

Для старого сыщика, как и для всех оперов, время вероятного приема пищи собеседника не имело никакого значения.

– Я не побеспокоил?

– Нет, раз я просил звонить в любое время, – неопределенно ответил Струге.

– Тогда хорошо. Я звоню, собственно, вот по какому поводу. Наши «водомуты», опростоволосившиеся вчера, нынче решили реабилитироваться. И, знаете ли, их усердие принесло кое-какие результаты!

Скрыть интереса Струге не смог.

– Да, слушаю…

– Ребята на катере осуществили вдоль берегов Терновки каботажное плавание. Двигались в городской зоне, потому что искать дальше не имеет смысла. Видите ли, тот, кто топит в Терне трупы и кто их в ней ищет, знает одну простую вещь. Брошенное в воду тело не уйдет из городской зоны по причине шлюзов на севере и дамбы на юге.

– Я бывший следователь прокуратуры, – сказал Струге, желая пресечь дальнейшее возможное усердие сыщика по объяснению простых истин. – Поэтому говорите, пожалуйста, простым языком. Вот эти все «осуществили каботажное плавание», «по причине шлюзов»… Это лишнее, ибо я достаточно хорошо разбираюсь в том, как в Терне нужно правильно топить трупы.

Марковников расслабился и почувствовал себя гораздо лучше.

– Вы облегчили мне задачу. Так вот, неподалеку от Серебристой протоки ребята нашли тело. Мужчина лет сорока – сорока пяти, волосы, как и предполагалось, окрашены хной. Признаки насильственной смерти налицо.

– Какие? – дотошно встрял в рассказ Струге.

– Я же сказал – на лицо, простите за каламбур. Голова разбита в районе темени, физиономия обезображена. Из одежды – голубой пуловер «GUCCI», габардиновые брюки, обувь отсутствует. Под пуловером майка на лямках. Сейчас такую в магазине не купишь. Помните, раньше в продаже были – зеленые, синие?

– Ярлыка на воротнике пуловера нет, как я понимаю, – речетативом произнес Антон Павлович.

– Верно. Зато в кармане брюк есть клочок бумаги, но он настолько испорчен водой, что рассматривать его как вещественное доказательство не имеет смысла. Впрочем, их криминалисты пытаются сделать невозможное. Говорят, там есть какие-то цифры… Кажется, «семьдесят два». Вам эта комбинация ни о чем не говорит?