Пэрис, сделав свое дело, возвращается ко мне и садится рядом, но бдительности не теряет.

– Ты – чудесная собака, да? – Треплю ее по длинным ушам, и она не возражает, но сама рыскает взглядом по периметру, высматривая незваных гостей. Я могла бы сильно привязаться к этой собаке. Она напоминает мне Уголька, нечистокровного ретривера, который был у нас в детстве. Именно Уголек предупредил нас о появлении незнакомца на пороге нашего дома в тот вечер, когда Дилана принесло к «Эдему».

Тогда тоже окна сотрясались от ураганного ветра с ливнем. Из окна гостиной нашего маленького домика, примостившегося на скале, откуда, казалось, его запросто могло сдуть, мы с Кит смотрели на дикое чудовище, в которое превратился вспученный океан. В ясные дни, по словам отца, видно было на сотни миль, и все это был океан. Океан, что преображался каждую минуту, меняя цвет и текстуру, голос и настроение. Можно было тысячу раз на день смотреть на одно и то же место, и оно каждый раз бывало разным.

Но в тот вечер океан бесновался. Мы с Кит рассказывали друг другу истории про кораблекрушения.

– Утром спустимся на берег, проверим, что прибило с кораблей, – предложила я.

– Ура, трофеи! – закричала пятилетняя Кит, маленьким кулачком разрубая воздух.

Уголек у нас за спинами вскочил и издал предупредительный рык. Из кухни, вытирая руки, вышла мама. В этот вечер из-за непогоды посетителей в «Эдеме» было немного, поэтому в кои-то веки мы находились дома, хотя мама ужин не готовила. А зачем, если папа нафаршировал кальмаров? Одна из работниц кухни, девушка по имени Мари, принесла макароны, хлеб и оливковое масло с травами, после чего мы сели есть.

Мама открыла дверь. На пороге стоял мальчик. Насквозь вымокший, он сильно дрожал; его длинные волосы липли к шее и лбу, хлопчатобумажная рубашка и джинсы – к телу. Лицо было в ссадинах и кровоточащих царапинах, словно его смыло с палубы разбившегося корабля, или это был призрак моряка, который утонул, но сам о том не ведал.

Мы с Кит читали множество подобных историй. Я вообще увлекалась книгами, которые были мне далеко не по возрасту, и любила читать сестре потрепанный томик «Большой книги о пиратах» с рассказами о кораблекрушениях, призраках и русалках, соблазняющих моряков и отправляющих их на смерть. Большинство из этих книг были выше нашего разумения, но они годами бередили наше воображение.

Мама завела мальчика в дом, принесла полотенца и кружку чая. Мы с Кит смотрели на гостя во все глаза, плененные его красотой. Он едва достиг подросткового возраста, хотя солгал, что ему пятнадцать лет, посему кожа у него еще была по-детски гладкая, туго обтягивала изящные скулы и подбородок. Глаза цвета раковины галиотиса – серебристо-голубые с лиловым отливом, словно он был рожден в море.

– Может, он водяной, – прошептала я Кит.

Бродяг – будь то кошки, собаки или люди – мама в дом никогда не приводила, но Дилана приняла как родного. Кит она переместила в мою комнату, а ее комнату отдала ему, да еще и на работу в ресторан устроила – мыть посуду.

– Девочки, будьте к нему добры, – предупредила она в тот вечер, укладывая нас спать. – Жизнь сурово с ним обошлась.

– Он что, водяной? – спросила Кит.

– Нет, милая, – ответила мама, погладив ее по голове. – Самый обычный мальчик.

Мальчик, которого она без каких-либо объяснений приютила и с тех пор растила.

Самый обычный мальчик. Стоя под расчерчиваемым молниями небом Окленда, я думаю о том, сколь непритязательна эта ее короткая фраза. Абсолютно точная и в то же время ошибочная.

В груди я ощущаю пульсирующую боль. А если бы мама позвонила в полицию и сообщила о беглеце? Что если бы его отправили в сиротский приют и он не пустил бы корни в нашей семье?

Но нет, мама просто солгала, говоря всем и каждому, что это ее племянник из Лос-Анджелеса. Никто не усомнился в ее словах, а папа в ту пору потакал ей почти во всем.

Собаки, ожидая, когда я кончу витать в облаках, нетерпеливо трутся у моих ног и лижут мои пальцы. Я завожу их в дом, затем иду мыть голову дочери.

* * *

Позже Саймон смотрит фильм, нечто приключенческое про джунгли, грязь, тварей, что режут и кусаются, и про дюжего человека, который идет впереди. Его любимый жанр. Читать Саймон не любит, зато обожает научно-фантастические и приключенческие киноленты, и, пересмотрев из них все что можно, находит на «Ютьюбе» видео на ту же тематику.

Я сижу рядом со своим ноутбуком. К вечеру похолодало, и мои ноги укрыты одеялом. Саймон пьет имбирное пиво, время от времени закидывая в рот арахис, а подле меня стоит чашка зеленого чая, который наверняка уже остыл. Просто стоит, для мебели.

Я разместила на «Пинтерест» свои идеи относительно обустройства Сапфирового Дома, потом нашла рецепты блюд с фейхоа, теперь ищу сведения о Веронике.

Моя подруга Гвен в восторге от нее и часто потчует меня и нашу общую подругу Нэн историями об оклендской легенде. Меня давно интриговали ее взлет и трагический конец. И мне в какой-то мере понятна ее попытка переделать себя, стать другим человеком, в чем она преуспела.

Но подобно Икару, она была наказана за свою дерзость и умерла молодой.

Я загружаю с «Ютьюба» фильм, который прославил Веронику. К тому времени она снималась в Голливуде уже несколько лет и сыграла много ролей, главным образом в амплуа девушки из джунглей. Но с появлением звукового кино ей предложили роль коварной, бесцеремонно амбициозной и прекрасной женщины, и между ней и ее партнером по фильму вспыхнула страсть. Вот он, знаменитый поцелуй, вот оно, знаменитое платье, столь прозрачное и облегающее, что кажется, будто на ней ничего нет.

Меня шокируют либеральный тон сценария и смелая насмешливо-ироничная манера исполнения Вероники. Ее тело, облаченное в то знаменитое платье, – это чистая провокация: лиф из скользящей кружевной ткани создает иллюзию сосков (или это соски создают иллюзию кружева?), округлые бедра, стройные руки, тонкая талия.

И сценарий, и игра актрисы поражают интеллектуальностью, и это стало для меня большим сюрпризом, как и то, что в итоге победа остается за ее персонажем – развязной девицей. Словно кто-то переписал с точностью до наоборот весь этический свод правил киношников.

Просматривая разные сайты, я нахожу новую информацию о той эпохе, очень непродолжительном периоде, получившем название «докодексовый Голливуд». В течение всего пяти лет между появлением звукового кино и введением в 1934 году кодекса Хейса, в киноиндустрии не существовало строгих нравственных принципов, и кинематографисты пользовались этим на полную катушку. Снимались десятки фильмов, в которых открыто эксплуатировались сексуальные темы и зачастую солировали сильные женские образы, которые подчеркивали сексуальность и амбиции женщин.

Меня изумляет, что в ту давнюю эпоху женщины обладали столь широкой свободой самовыражения, что в их руках была сосредоточена столь огромная власть. У меня мелькает мысль, что, наверно, для женщин жизнь сложилась бы иначе, если бы та свобода по-прежнему одобрялась, приветствовалась обществом. Даже восхвалялась.