Джилл поднялся.

— За сим вынужден проститься, — поклонился он сухо.

— Приятного дня, Барнаби.

— И помни, что я тебе сказал. В жизни Лоуренса нет женщин, кроме тебя.

Но по тону было понятно, что очень даже есть. Убедившись, что Фаэторну устроят головомойку, как только он появится, Барнаби Джилл удалился. Шагая по улицам Шордича, он мечтал, какие бы удовольствия сулило ему обучение Ричарда Ханидью владению мечом и кинжалом. Да, в один прекрасный день его мечты станут реальностью.

Марджери тем временем принялась за домашние заботы. Она как раз отчитывала служанку, когда раздался громкий стук в дверь. На пороге появился запыхавшийся Джордж Дарт. Марджери смерила его взглядом, под которым тщедушный смотритель сцены сжался от страха.

— Ты чего такой шум поднял? — потребовала она объяснений.

— Меня прислал мистер Брейсвелл.

— Зачем?

— За Диком Ханидью.

— Он уже ушел.

— Вы уверены, миссис Фаэторн? Он не явился на тренировку. Мистер Брейсвелл прождал больше часа.

— Я слышала, как мальчик ушел около десяти, вместе с остальными.

Марджери нахмурилась, пытаясь разрешить загадку, а потом схватила Дарта за руку и потащила за собой.

— Мы скоро все выясним, — пообещала она.

Дойдя до площадки второго этажа, она поднялась по маленькой лесенке. Когда Ричард Ханидью впервые появился в их доме, его поселили в комнату к остальным ученикам, но те по ночам измывались над ним, и Марджери отселила бедняжку на чердак.

— Дики!

Она распахнула дверь, но в комнате никого не оказалось.

— Дики!

— Куда он мог подеваться, миссис?

— Здесь его нет, как видишь. Дики!

Третий крик остался без ответа. Откуда-то раздался приглушенный стук.

— Вы слышали?

— Тсс!

Стук повторился. Марджери вышла в коридор и вскоре обнаружила источник звука. Под навесом крыши был сделан маленький чулан, и его грубая деревянная дверь тряслась от ударов. Марджери рывком распахнула ее.

— Дик!

— Господи! — ахнул Дарт.

Ричард Ханидью не мог им ответить. Совершенно обнаженный, он лежал связанный, с кляпом во рту, на куче постельного белья, хранившегося в чулане. Глаза расширились от ужаса, щеки густо покраснели от стыда и напряжения. Он сбил себе пятки в кровь, пока молотил ими в дверь.

Марджери прижала Ричарда к груди, как собственным сына. Пока она раздумывала, как наказать за эту выходку остальных мальчишек, ей пришла в голову одна мысль, от которой перехватило дыхание: а что, если бы бедняжку Дика первым нашел Барнаби Джилл?..

Александр Марвуд не испытывал, угрызений совести. Он как-никак хозяин популярного постоялого двора, забот полон рот, не говоря уже о том, что ворчливая жена донимает своими распоряжениями. В его обязанности не входит оберегать от потрясений незнакомых женщин. Когда пришла Сьюзен Фаулер, он просто сказал все, как есть.

— А что такого? — безмятежно спросил Марвуд.

— Ну, стоило соблюсти хотя бы элементарные приличия, — ответил Николас.

— Фаулер умер. Ему уже не поможешь.

— Но можно помочь его вдове.

— Я сообщил ей правду.

— Вы сделали ей больно.

— Кто меня осудит?

— Я.

Лицо Марвуда, как обычно, сморщилось от беспокойства, но на нем не отразилось ни намека на сожаление. Этот человек любил чувствовать себя несчастным, и ему нравилось приносить плохие вести.

Еще раз пристыдив Марвуда напоследок, Николас Брейсвелл повернулся и пошел по своим делам, но далеко уйти ему не удалось. Путь преградила знакомая фигура.

— Доброе утро, мистер Бартоломью.

— Здравствуйте, Николас.

— Не думал, что снова вас здесь увижу.

— Времена изменились, — признался писатель. — Я пришел к вам с одной просьбой. Знаю, что вы мне не откажете.

— Сделаю все, что в моих силах, сэр.

Роджер Бартоломью вытащил рукопись, которую держал под мышкой, и протянул Николасу с таким благоговением, словно это было святое писание. Юный ученый вздохнул, а потом выпалил:

— Я хочу, чтоб вы показали рукопись мистеру Фаэторну.

— Новая пьеса?

— Намного лучше прежней. Если вы убедите Фаэторна просто прочесть, уверен, он оценит ее по достоинству.

— Но мы сейчас ничего не покупаем, — объяснил Николас, — берем из старых запасов. «Уэстфилдские комедианты» ставят всего шесть-семь пьес в год.

— Попросите его прочесть, — настаивал Бартоломью. — Пьеса называется «Враг разбит» и рассказывает об испанской Армаде. Это прославление нашей великой победы.

— Может, и так, мистер Бартоломью, но… — Николас искал способ отказать, не обидев при этом автора. — Многие авторы черпают вдохновение в нашей победе и пишут драмы, действие которых разворачивается на море. Вот Эдмунд Худ как раз сочиняет для нас пьесу на ту же тему.

— Но моя-то лучше, — настаивал Бартоломью.

— Возможно, сэр, но мы подписали контракт на «Победоносную Глориану». Вы думали о том, чтобы предложить ваше произведение другой труппе? Возможно, вам повезет в другом месте.

— Главная роль написана специально для Лоуренса Фаэторна, — убеждал Бартоломью. — Это будет роль всей его жизни.

— Почему бы вам не попытать счастья в труппе королевы? — гнул свое Николас. — Они покупают больше пьес, чем мы можем себе позволить. И вустерцы тоже. Но, разумеется, самой подходящей для вас будет труппа Адмирала.

Роджер Бартоломью изменился в лице. В Оксфорде его обучали греческому, латыни, поэтике, риторике, но ничего не говорили об искусстве лицемерия. Увы, его лицо было открытой книгой, в которой Николас прочел горькую правду. Бартоломью предложил свою пьесу всем лондонским труппам, и везде ее отвергли. Даже в детском театре. «Уэстфилдские комедианты» были последней надеждой молодого драматурга.

Николас понимал, что труппа ни при каких обстоятельствах не купит пьесу, но ему стало жаль Бартоломью, и он решил не разбивать его надежд сразу.

— Я посмотрю, что можно сделать, мистер Бартоломью.

— Спасибо! Спасибо!

— Но ничего не обещаю, заметьте.

— Понимаю. Просто отдайте ему рукопись.

Бартоломью с благодарностью сжал руку суфлера и засеменил к выходу. Николас взглянул на список действующих лиц. Одного только этого было достаточно, чтобы понять: в таком виде пьесу ставить нельзя. Возможно, правильнее было бы поберечь автора от язвительных комментариев, которые наверняка станет отпускать в его адрес Фаэторн, но Николас дал слово — и сдержит его.