— А чем ты еще занимался, Ник? — полюбопытствовала Анна.

— Когда?

— Ну, после того, как вернулся домой, но до того, как пришел в труппу. Ты же должен был что-то делать.

— Конечно. Я выживал.

— Как?

Николас ответил поцелуем. Эти годы оставили глубокий след в его сердце, но он никогда и никому не расскажет об этом. Анне придется принять его таким, какой он есть. Тихий волевой человек, скромные манеры которого были своего рода маской.

— Давай поговорим, — прошептала она.

— О чем?

— Ты согласен со мной? Насчет Уилла Фаулера?

— Пожалуй…

— А как насчет Николаса Брейсвелла?

— Скорее нет.

— Ох, Ник! — вздохнула Анна и обняла его покрепче. — Мне нравится, когда ты так близко, но временами я задумываюсь: кто же этот человек, которого я обнимаю?

— Я и сам об этом иногда думаю, — признался Николас.

Он нежно поцеловал Анну в губы и погладил темные блестящие волосы. Анна положила голову ему на плечо и тут же почувствовала одновременно умиротворение и возбуждение, а через пару минут нарушила тишину:

— О чем ты думаешь?

— Неважно, Анна. — Голос Николаса прозвучал отстраненно.

— Прошу, скажи мне.

— Не слишком веселые мысли.

— И все же я хочу знать.

— Что ж… Я думал о крахе.

— Крахе?

— О больших надеждах, разбившихся вдребезги. О прекрасных замыслах, коим не суждено сбыться.

— Ты говоришь о своих мечтах?

— Никак ты не успокоишься, — усмехнулся Николас и продолжил серьезно: — Нет, я размышлял о бедняжке Сьюзен Фаулер. Ее планы рухнули. А еще о Сэмюеле Раффе. Крах надежд подорвал его душевные силы. И даже сейчас, когда все вроде бы наладилось, я чувствую в нем глубокую печаль.

Надолго воцарилась тишина, потом снова раздался шепот Анны:

— Ник…

— Я знаю, что ты собираешься сказать.

— Завтра ты можешь вернуться в свою комнату.

— Я так и сделаю, Анна.

Но еще несколько сладостных часов Анна принадлежала ему. Николас обнял ее покрепче и не отпускал, пока усталость не захлестнула его и не утянула в пучину сна.

Ричарда Ханидью до глубины души потрясло известие о том, что ему доверят главную роль в новой пьесе. Уже само по себе выступление в знаменитом театре «Куртина» вызывало трепет, а перспектива дебютировать на этой сцене в роли Глорианы, королевы Англии, наполняла его сердце восторгом и ужасом. Труппа верила в него, и эта мысль помогала мальчику победить неуверенность.

Остальные ученики пришли в ярость, и Фаэторну пришлось безжалостно пресечь их возражения. Больше других был уязвлен Мартин Ио. Этот четырнадцатилетний самоуверенный мальчик, высокий, худенький, последние пару лет исполнял все главные женские роли и считал, что они принадлежат ему по праву. Самолюбие не могло перенести такого удара — только подумайте, такую замечательную роль увел у него из-под носа новичок! Мартин замкнулся в себе и молча наблюдал за развитием событий.

Джон Таллис и Стефан Джадд тоже затаили злобу. Если раньше они просто недолюбливали Ричарда, то теперь просто возненавидели его всем сердцем и мечтали отомстить. Каждое утро, садясь завтракать за один с ним стол, они метали в мальчика полные ненависти взгляды, и от прямого нападения их удерживало лишь присутствие бдительной Марджери Фаэторн. В качестве наказания за то, что негодники связали Дика, хозяйка урезала им порции, так что они ходили полуголодными, а их враг между тем ел от пуза. Ричарду Ханидью всегда доставались самые сладкие куски.

— Убил бы! — пробурчал Джон Таллис.

— Ага, — поддакнул Стефан Джадд. — Самое гадкое, что он еще пытается быть дружелюбным! Будем мы с ним любезничать, как же!

— Это несправедливо, — подытожил Мартин Ио.

Они поднялись в свою комнату и устроили тайное совещание. Мальчики частенько ссорились между собой, но сейчас объединились против общего недруга. Таллис ужасно злился, Джадд изнывал от зависти, а Ио воспринял случившееся как личную обиду. Негодование сплотило их.

В некоторых труппах ученикам выплачивается жалованье, но уэстфилдцы этого не делали. В качестве компенсации мальчикам предоставляли кров, питание, одежду и обучали всему, что может пригодиться в театре. Все было хорошо, пока не появился Ричард Ханидью. Он нарушил соотношение сил в доме Фаэторна и в труппе и должен был за это поплатиться.

— Что же нам делать? — заговорил Таллис.

— Да ничего особо не поделаешь, — признал Джадд. — За него теперь Сэмюель Рафф и Николас Брейсвелл.

— Они ему не помогут, — мрачно заметил Ио.

— Роль нужно было отдать тебе, Мартин, — сказал Таллис.

— Знаю. И я получу ее.

— Как? — заинтересовался Джадд.

— Вот над этим и придется потрудиться.

— Мы сможем навсегда от него избавиться? — спросил Таллис.

— Почему бы и нет? — отозвался Ио.

Конспираторы тихонько захихикали. Да, сейчас Дик Ханидью на коне, но они его сбросят таким ударом, от которого он не сможет оправиться.

Вернувшись в свою комнату, Николас Брейсвелл достал из-под кровати потрепанный кожаный сундук. Он был не только суфлером, но и своего рода хранителем, поскольку в его обязанности входило собирать все пьесы из репертуара труппы — новые, старые и обновленные. Этот сундук представлял огромную ценность, его следовало беречь как зеницу ока. Пьесы часто воровали, поэтому все труппы тщательно оберегали свое имущество.

Николас отпер сундук, поднял крышку и посмотрел на груду свитков. Здесь содержалась вся история его работы в труппе лорда Уэстфилда, написанная разными почерками и снабженная его собственными комментариями. При взгляде на несметное количество рукописей на Николаса нахлынули воспоминания. Он быстро достал самый верхний манускрипт, закрыл крышку и, заперев сундук, снова задвинул его под кровать.

Николас вышел из дома и направился к ближайшей переправе через Темзу. Воды реки бороздили суденышки разных размеров, петляя по самой оживленной и старейшей магистрали Лондона. Николас любил эту суматоху, снующие туда-сюда лодки, своеобразный запах, исходящий от воды, и непрекращающийся шум, в котором слышались выкрики лодочников: «Эй, кому на запад!» или: «Эй, кому на восток!»

Николасу доводилось видеть немало удивительных вещей, но больше всего его поражал единственный мост, перекинутый через Темзу. Сооружение, поддерживаемое двадцатью арками, само по себе было городом в миниатюре: скопище домиков с деревянным каркасом, опасно нависающих прямо над водой. Под первой аркой помещалось огромное водяное колесо, сконструированное голландцами; оно зачерпывало воду из бурного потока, поступавшего через узкое отверстие, и подавало в близлежащие дома. На мосту над остальными строениями возвышался Нансач-Хаус — огромное, вычурное, очень дорогое деревянное здание, доставленное на корабле из Голландии и заново собранное на каменном фундаменте. Но самое неприятное зрелище представляла собой площадка над городскими воротами, где выставляли головы казненных, насаженные на пики. Николас насчитал почти два десятка голов, гниющих под лучами утреннего солнца. Лондонский мост не только вызывал восхищение, но и предупреждал о неотвратимости наказания.