Весть об этом бедствии Раймонд получил в момент подготовки к встрече с Алексием. Все это время император по обыкновению расточал свое обаяние. В распоряжение Раймонда предоставили роскошный дворец, куда каждый день присылали традиционные подношения. Но сам он пребывал совсем не в том настроении, чтобы реагировать на эти ублажения. В дополнение к унижению от того, что императорские силы рассеяли его армию, он узнал не только о клятве, которую принесли другие принцы-крестоносцы, но и о попытке Боэмунда добиться назначения главнокомандующим. Прошел слух, что норманна с императором объединяет особое согласие и взаимопонимание, и он не хотел давать обет, который подчинил бы его Боэмунду. Когда Алексий деликатно поднял этот вопрос, Раймонд надменно ответил, что решил служить Богу и другого господина ему не надо.

Даже присутствие других великих принцев, каждый из которых уговаривал его принести обет, чтобы все могли начать крестовый поход, не убедило его изменить решение. А когда Боэмунд, по-прежнему желая добиться императорского расположения, дал ему понять, что если Раймонд рассорится с Алексием, сам он выступит на стороне Византии. Тулузец в качестве ответного удара поклялся немедленно отказаться от похода, если его лично возглавит правитель Константинополя.

Император попытался сгладить ситуацию, заявив, что он конечно же был бы в восторге встать во главе крестоносцев, но с учетом политических реалий в империи это пока не представляется возможным. Видя, насколько поведение Раймонда раздражает других крестоносцев, он благоразумно решил постоять в стороне, предоставив им самим убедить своего коллегу. Наконец, после пяти дней торгов Раймонд согласился на компромисс. Присягу он принес, но несколько в измененном виде, поклявшись уважать жизнь и честь императора и соблюдать данный обет с тем, чтобы ни он сам, ни его люди ничем не навредили имперским шансам на успех.

Алексий, удовлетворенный таким поворотом событий, переправил армию Раймонда через пролив, где на противоположном, азиатском, берегу Босфора ее уже ждали остальные крестоносцы. По иронии судьбы на момент отбытия из Константинополя между тулузцем и Алексием установились самые теплые отношения. Пока остальные принцы уехали, дабы присоединиться к своим людям, Раймонд остался ждать выздоровления Адемара. Больше всего он опасался, как бы его не обставил Боэмунд, но Алексий в личной беседе дал ему понять, что никаких особых отношений между ними нет и что он в любом случае никогда не назначил бы амбициозного норманна Великим слугой.

После отплытия Раймонда Алексий, наконец, смог облегченно вздохнуть. На подходе были немногочисленные силы еще нескольких дворян, ключевыми из которых можно назвать Роберта Нормандского и Стефана де Блуа – сына и зятя Вильгельма Завоевателя соответственно – но свое дело, по большей части, он уже сделал[51]. За истекшие полтора года через Константинополь прошли свыше ста тысяч человек, породив невероятное количество как дипломатических, так и логистических проблем[52]. Только прокормить и перевезти их почти для любого средневекового государства стало бы непосильной задачей, в то время как Алексий справился с ней с необычайной ловкостью. Ему удалось всех их в той или иной степени осчастливить, отправить в поход и – что гораздо важнее – вырвать из каждого клятву верности. И хотя этот успех нельзя было назвать всеобъемлющим, потому как отношения между восточными и западными христианами за данный период значительно накалились, он добился гораздо большего, чем мог обоснованно ожидать в самом начале.

Этот крестовый поход, по крайней мере пока, служил его целям, хотя он и не тешил себя иллюзиями, что так продлится долго. Над Малой Азией теперь навис грозовой удар, неподвластный никакому контролю. И если ему удастся направлять этот удар на врагов достаточно долго для того, чтобы вернуть хотя бы несколько городов Римского Востока, все унижения, вся лесть, все ущемленное самолюбие, равно как и невероятные затраты в плане времени и денег, будут оправданны.

Войско крестоносцев, собравшееся на восточном берегу Босфора, наверняка было весьма колоритным. О количестве людей в средневековых армиях мы осведомлены, что называется, весьма приблизительно. Однако «число Х», вероятно, состояло из тридцати тысяч кавалеристов, пяти тысяч рыцарей и примерно такого же количества вспомогательного состава, не принимающего непосредственного участия в боевых действиях. Организовано оно было лучше пестрой толпы Петра Пустынника, но лагерем все равно встало как попало – шатры жались к палаткам принцев или дворян помельче. И только византийский контингент – в качестве своего советника Алексий послал с небольшим отрядом генерала по имени Татикий – знал, что такое дисциплина, и методично нес тяжелые осадные орудия в том же порядке, к которому много веков прибегали римляне.

Невзирая на хаотичные меры, на противостояние самолюбивых характеров предводителей, на противоборствующие интересы крестоносцев и имперских войск, разногласий по поводу того, что делать дальше теперь, когда войска наконец-то оказались в Азии, больше не было. Дабы лелеять надежду когда-либо добраться до Иерусалима, требовалось расчистить дороги Малой Азии, а это, в свою очередь, подразумевало захват Никеи.

Эта турецкая столица, обнесенная внушительными оборонительными укреплениями, располагалась на одной из ключевых византийских военных дорог, на озере недалеко от Мраморного моря – не самого большого водоема, отделяющего Европу от Азии. Город с IV века играл очень важную роль в общественной жизни, поэтому византийцы, а затем и турки в роли их преемников, добросовестно поддерживали в отличном состоянии крепостные стены протяженностью в четыре мили. Поскольку он стоял на берегу, взять его в осаду без флота не представлялось возможным, но о том, чтобы оставить город в руках врага, нельзя было даже помыслить. В этом случае крестоносцы просто отрезали бы себя от любой помощи.

В начале лета войско крестоносцев выступило из прибрежного лагеря и направилось в Никею. В пути им без конца попадались на глаза жуткие следы Народного крестового похода – например, выбеленные человеческие кости. Их вид действовал отрезвляюще, напоминая и об опасностях, с которыми им предстояло столкнуться, и о цене поражения. Именно об этом крестоносцы, должно быть, и думали, вставая лагерем, чтобы взять Никею в осаду.