Перевозчиков? — тут же заметил это Тольмихалыч, — хорошо после физкультуры, да? Не то что после физики.

— Так точно, Тольмихалыч, — бодро отрапортовал я и опять прыснул — теперь уже из-за выражения лица Серого, которого оскорбили в лучших чувствах и заставили выбирать, что лучше — физра или физика.

Тольмихалыч довольно крякнул, проорал свои стандартные «Напрррр-во! Налеее-во! Смиррр-на!» и отпустил нас по раздевалкам.

В коридоре ко мне подошёл Мишка и заговорщически пробормотал:

— Может быть, ты того… Не будешь переодеваться?

— С чего вдруг? — удивлённо спросил я.

— Ну ты сам знаешь… Тёмка и его дружбаны… В спортивке-то оно и пинать легче, и убегать, если что. Я и Серому сказал.

Я чуть подумал и кивнул. Тёмка, конечно, в столовке отступил, но что ему мешает подкараулить меня в стороне от школы и напасть уже всей своей толпой? Уж очень злым ушёл он из столовки. Как мудро заметил Мишка, в спортивках быстро валить намного удобнее. Но очень не хочется вмешивать сюда Мишку и Серого — и правда, разве они виноваты, что мои ноги цепляются друг за друга в самых неподходящих местах и в самое неподходящее время? Нет, надо выйти из этой истории с Тёмкой с наименьшими потерями. Хотя в столовке ни о каких потерях и речи не было, только безоговорочная победа!

Я быстро запихал в рюкзак брюки, рубашку и кофту, засунул в пакет ботинки и, накинув куртку, одетый как чёрт, вышел из раздевалки. Мишка с Серым уже были тут как тут — ждали меня на подоконнике у входных дверей. Я подошёл к ним.

— Парни, там же Тёмка, наверное, меня ждёт. Вы идите по другой дороге, а я, если что, смотаюсь от них.

Мишка и Серый переглянулись.

— Ты не дури, Васян, — важно и напыщенно, как всегда, начал Серый, — как грится, один за всех и все за одного. Валить, сверкая пятками, — так всем вместе!

Я хмыкнул и все ещё нехотя вышел вслед за ними за двери.

На улице, оказывается, была прекрасная погода: солнце палило как в конце мая, разбитый, весь в мелких лужах с утра асфальт подсох, на нём бурыми разводами отпечатались утренние следы школьников. лёгкий тёплый ветер слегка трепал голые ветки берёз в аллее на горе. Не погода, а прямо сказка! И весной-то как пахнет, надышаться никак не получается! Как будто даже где-то музыка играет — так хорошо!

— Что это за фигня? — вдруг спросил Мишка. — Кто это бренчит на гитаре?

Я прислушался — на самом деле, чуть в стороне, за стеной школы, кажется, на старых лестницах, где часто собиралась Тёмкина компания, чтобы покурить, напротив стадиона, раздавались еле различимые мелодичные звуки гитары.

— Не знаю, — так же удивлённо пробормотал я. — Тёмка научился тренькать на струнах?

— Он шнурки, наверно, учился завязывать несколько лет, а ты про гитару, — ответил Серый, прислушиваясь. — Пошли посмотрим?

Я кивнул и направился в ту сторону, Серый — за мной. Мишка чуть потоптался на месте и с неохотой тоже пошёл за нами, бурча про себя что-то вроде: «Ну и нафига мы туда попёрлись? Чтоб по морде получить?»

Мы прошли чуть вперёд по дороге. Дальше наступал ответственный момент: дорога уходила влево к воротам, а стена школы и клумба с цветами — вправо. Для того чтобы дойти до лестниц, нужно было перейти прямо по клумбе и перелезть через кусты черноплодки, окольцовывавшие школу как живая изгородь. Конечно, нам нельзя было этого делать — только заметив кого-нибудь из школьников на клумбе, Ольга Николаевна, училка по сельхозтрудам, поднимала ор на всю школу, а потом всем прилетало от директора и Тольмихалыча, которого тот часто использовал как вышибалу. Но Тёмка же часто туда ходил, и не один, а мы что — рыжие, что ли? Остановившись, мы осторожно осмотрелись и, не заметив никого потенциально опасного, украдкой прошмыгнули по клумбе, перемахнули через черноплодку… и нос к носу столкнулись с Женькой Стерховой.

— Ты-то что тут забыла? — тут же выпалил Серый, не успев, видимо, придумать, что сказать.

Женька, почти отличница, строгая и серьёзная, одарила его презрительным взглядом и отвернулась — как будто это не мы её застали в месте, куда вообще-то такие, как она, не ходят, а она нас. Я хмыкнул и похлопал Серого по плечу: ничего, в другой раз будешь умнее. Он тут же дёрнул плечами: да я и не заметил ничего. Я пожал плечами: ну как знаешь.

Оказывается, сегодня по клумбе потоптались знатно: окружив лестницы, на любимом месте Тёмки собралось около двадцати старшеклассников из нашего, девятого и одиннадцатого классов, и ещё несколько мелких — то ли из пятого, то ли из шестого. Тот, кто бренчал на гитаре, сидел на третьей ступеньке, и я не смог его разглядеть. Более высокий и глазастый Мишка, встав на цыпочки, доложил:

— Парень вроде какой-то. В кожанке.

В кожанке? В нашей-то деревне? Да ещё и на гитаре играет — ого! У нас если и пели что-то на улице, то точно не под гитару и, скорее всего, из репертуара группы «Золотое кольцо» — что-то там про «виновата ли я». Таких уличных музыкантов я видел только летом в городе, когда ездил туда к тёте с дядей, и то редко. Услышать здесь гитарные перезвоны было настолько странно, что мы удивлённо переглянулись и с новой силой стали вытягивать шеи, чтобы рассмотреть незнакомца. Или знакомца — не видно же ничего.

Парень наконец перестал бесцельно перебирать струны — наверное, настраивал гитару — и из-под пальцев (они были единственным, что я видел — длинные пальцы с обгрызенными кривыми ногтями) — полилась лёгкая смутно знакомая мелодия, как будто даже не гитарная, какая-то волшебно-спокойная, мягкая, как тёплое и толстое одеяло. А потом парень запел — чистым мягким голосом, точно не пел, а тихо шептал в самое ухо. Слова звучали как-то странно, непривычно, как будто стелились над землёй, как мокрый туман. Я непонимающе покрутил головой, а потом вдруг осознал: он поёт-то не по-русски, а по-английски! Вот только с английским у меня всегда были проблемы, да как и у всей школы, включая нашу англичанку, а сейчас я почему-то понимал все, о чём поёт парень. И не только я — несколько девчонок из нашего класса, стоявшие чуть впереди меня, начали тихо подпевать — хотя я был уверен, что слов этой странной песни они не знали.

— Imagine, there’s no heaven, — выплетал спрятавшийся за толпой парень, — It easy if you try. No hell below us, above us only sky.

Потом