Шрифт:
Интервал:
Закладка:
С наступлением вечера Виола стала подбирать наряд и очень удивилась, не обнаружив во мне решимости куда-то идти. «Первое число требует продолжения веселья», – сказала она. Я ей ответила, что вчера достаточно повеселилась. Виола пожала плечами.
– Как хочешь, – сказала она. – Что ответить Жене, если он будет спрашивать о тебе?
– Жене нет до меня дела.
– По твоему? Я бы так не сказала.
Я хотела казаться безразличной, но последняя фраза Виолы крепко меня зацепила. После нескольких минут колебаний мне стало нестерпимо важно знать, что она думает о чувствах Жени по отношению ко мне. Виола ответила, что о чувствах она ничего не может сказать (она, видимо перепутав, сказала «о бреднях»), но что Женя выделяет меня среди прочих, для нее это было очевидным. «Но почему он тогда танцевал вчера не со мной, а с Крис?» ― «Он вчера еще много с кем танцевал», – произнесла апатично Виола, но в конце празднества, по ее словам, он искал меня, и если и ушел, в результате, с Клепой, то только оттого, что не увенчались успехом его поиски. Услышав это, я пришла в отчаяние.
– Кто такая Клепа? – спросила я.
– А там… одна.
– Женя теперь с ней?
– Ты что, смеешься?
Мне было не до смеха. Я в одну минуту уже была собрана, и подгоняла Виолу, чтобы мы с ней, не дай бог, не опоздали.
«Продолжение веселья» происходило в небольшой двухкомнатной квартире, бородатой морды, по многим признакам. Он отшатнулся даже, открыв дверь и на пороге меня увидев. Виола рассмеялась, заметив его реакцию, «Прячь бокалы, Чек», – сказала она ему.
Женя был уже там, когда мы пришли. Он едва кивнул мне. Сухость его приветствия меня поразила и как будто парализовала во мне мою сущность. Я вновь ощутила себя абсолютно чужой и ненужной, каким-то неодушевленным предметом, пустым и бесполезным глиняным кувшином. Не знаю, откуда родилось у меня тогда это сравнение, но я именно представила себя какой-то жалкой посудиной. Удивительно было мне и даже не верилось, как эти же люди восхищались мной и называли меня «интересная», вот-вот, еще совсем недавно, когда впервые я показалась в «Подвале». А теперь, когда у меня была татуировка, прическа и проч., я ведь куда должна была быть для них интересней, но нет. С каким восхищением на меня тогда смотрел Женя, теперь, он, казалось, меня стеснялся. Я так хотела им всем опять приглянуться, проявить особенность, неповторимость! Но все у меня было невпопад и не как следует, я это чувствовала, и мне давали это понять. Я опять пожалела, что по какому-нибудь волшебству, я не могу оказаться рядом с вами, тетушка, чтобы прижавшись к материнской вашей груди, чтобы выплакаться. Мне так хотелось, мне так требовалось, душенька, рассказать вам, как мне тяжело, как я запуталась! Уже назавтра я собиралась ехать в Покровск, если бы не пришлось мне в эту ночь утопиться, о чем я совершенно всерьез начинала задумываться. Речка оттаяла в одном месте, я видела. Нарочно я решила обратно идти через мост, чтобы испытать себя и судьбу.
В самом деле, сколько можно было мучиться! Я оделась, обулась и вышла. Я была абсолютно уверена, что никто не заметит моего отсутствия, но вдруг, – уже на улице, я всего-то несколько шагов сделала, не успела за угол дома свернуть, – вдруг, тетушка, меня окликнул Женя! Я от счастья чуть с ума не сошла, оставила все, с разбегу на шею ему бросилась. Неужели он меня не забыл! Неужели я для него не ничто! Неужели!..
Милая моя, моя голубушка, пожалейте меня, мои комплексы не дают мне жить. Я как последняя из могикан со своею непорочностью, будто из другого века пешком вышедшая. Какая мука! Это все ваши романы меня искалечили, и ваши принципы. Все не так сейчас у людей!
Женя, в результате, что вы думаете, опять на меня обиделся. И ушел, вероятно, к Клепе. Но кто виноват мне!
Я уселась за письмо к вам, чтобы тоску вылить. Не помогло.
Варя Еремейчик.
P.S. Пока письмо еще не запечатано: я вот к какой мысли пришла, душенька. Пусть такая же татуировка, как у меня, есть и у Земфиры, также и у полусотни ее почитателей, даже и у целой сотни пусть, – ведь это капля в море перед остальными людьми на земле. А значит, я таки выделяюсь!
Ва́рвара.
14 января
Среда
Милая, добрая, бедная моя тетушка! Вы, наверное, сильно и неприятно удивитесь, когда получите мое письмо. Вы ожидаете моего присутствия. Но я не приеду, родная. На то есть разумные и веские причины, которые я постараюсь вам ниже объяснить.
Разумеется, вы уже и крайне поспешно упрекаете меня мысленно, в жестокосердии, равнодушии. Вы это напрасно, душенька. Сегодня утром открыв дверь на тревожный звонок, и обнаружив у себя на пороге Костю, я сразу что-то нехорошее почувствовала. Последовавшее затем известие привело меня к обмороку: нельзя было представить ничего хуже. Дядюшка, дядюшка! Как же так! Ведь совершенно ничего не предвещало!.. Я горько и долго плакала, затем, очнувшись, отказываясь верить в случившееся, произвела большое впечатление и на Костю, который в своем ко мне сочувствии дошел до собственных слез. Что говорит о его больших душевных качествах, но отнюдь не демонстрирует ума. Такого рода участие не могло пойти на пользу, ни мне, а нашему бесценному покойнику в особенности.
Мои слова насторожили вас? Но, тетушка, ведь это так просто! Впрочем, со мной было то же самое. Женя говорит, мы оттого не замечаем и не понимаем истины, что она прямо перед нашим носом.
Женя застал меня чуть не в дверях, уже собранною, я была в шаге от очередного в своей жизни неосмысленного поступка. Как хорошо, какая я умница, что отказалась от услуг чувствительного Кости и с какою-то инстинктивной поспешностью его тогда выпроводила.
В результате явилось решение, что мне не следует ехать в Покровск, на похороны дядюшки. Что было весьма рассудительно. Если уж Жене
